В тот же день после работы Семён направился к Селивёрстовым. Толкнул калитку – заперта, крутнул железным кольцом – нет, не подаётся. Во дворе залаяла собака. Разглядев на столбе кнопку звонка, позвонил. Прислушался. «Хоть бы сама Вера вышла! – малодушные мыслишки свербели в мозгу. – С родителями как-нибудь попозже познакомлюсь». Но шёл кто-то тяжёлый, бухал явно сапожищами. Калитку открыл хозяин усадьбы – высокий, узкоплечий, длиннолицый, в брезентовой куртке и кирзовых сапогах. Должно быть, во дворе чем-то занимался по хозяйству.

– Здравствуйте! – чуточку оробев, молвил незваный гость.

– Здорово! – принаклонив голову, смотрел хозяин на пришельца спокойно, изучающе, и в его позе чудилось нечто угрожающее.

– Я к Вере. Дома она? – вырвались первые попавшиеся слова, а самому Семёну уже угадывалось, что не то бы надо сказать, не так бы себя вести при первой встрече с будущим тестем.

Всех мужиков (а мужиками он считал не всех людей мужского пола) Волегжанин делил на две категории: мускулистых и жилистых. Мускулистые (к каковым он относился) нервные, тонкокостые, круглолицые, в небо не тянутся. А жилистые непременно долговязики, невозмутимые и крупнокостые. И мужиков первой категории не выручает большая мускульная сила. Они всегда, или почти всегда, чувствуют превосходство долговязиков, что, собственно, и произошло в данный момент. К тому же положение потенциального жениха добавляло некую виноватость перед отцом девушки, к которой надумал посвататься.

– Дома. А ты кто?

– Семён. Я на железке работаю.

– А-а, так это ты нашу Верку спас?

– Ага, я.

– Заходи во двор. А я уж подумал: не студент ли?

– В студентах не ошивался.

– Ну тогда давай знакомиться, – и протянул могучую ручищу, словно захват какого-то механизма, жёсткую, шершавую. – Анатолий Васильевич.

– Рад познакомиться.

– Я тоже. Так что у тебя за дело к дочери?

– Хочу в кино пригласить.

– М-м-м… В кино?.. Ну-ну…

В это время хлопнула дверь, и на высоком, с перилами крыльце появилась Вера.

– Принимай гостя! – приказал Селивёрстов и ушёл под навес с верстаком, полками, каким-то хозяйственным бутором.

Девушка быстро спустилась с крыльца, по помосту из двух плах подбежала к парню. Она была в халате и комнатных тапочках.

– Семён, ты что? Зачем? – и покосилась в сторону отца: не слышно ли ему, о чём они говорят.

– Да понимаешь, есть разговор. Важный. Пойдём, прогуляемся?

– Ну хорошо. Я только переоденусь.

Через пять минут она вышла в цветастом платье и туфлях-лодочках. Множество ярких цветочков по кремовому полю напоминали разливанное море цветов на весеннем зелёном лугу. Волегжанину подумалось, что в этом платье Вера выглядит очень красивой. Они направились в парк при железнодорожном клубе, другого подходящего места отдыха в посёлке не было.

– Так и будем молчать? – подшевелила девушка спутника.

– Сначала расскажи о себе. Как дела? Никаких изменений?

– Ты о чём?

– Ну… о твоём… интересном положении.

– А тебе зачем это знать?

– Я не посторонний тебе человек, – и, помедлив, с нажимом добавил: – Всё ж таки!

– Хорошо. Скажу. Решили на семейном совете: надо рожать, – после продолжительной паузы сообщила Вера.

– Ну что ж, правильно решили. Отец-то не шибко серчал?

– Да нет. Сдержался. Мама ему внушила, что нельзя меня волновать, а то на ребёнке отразится. Но он, конечно, сильно переживает. Казнится. На меня не глядит. Больно ему. Стыдно.

– Да всем вам больно, наверное. Ну ничего, обойдётся. Старики в деревне так говорили: перемелется – мука будет.

– Это в каком смысле?

– В конце концов, мол, всё уладится.

Когда поднимались на виадук, беседа прервалась: навстречу вереницей двигались люди, только что вернувшиеся из тайги и садоводств вечерней электричкой, и пришлось идти гуськом. Но вот поток встречных иссяк, и Вера пристроилась рядом с Семёном.

– Ты что-то важное хотел мне сказать.

– Да-да.

– Я слушаю.

В это время внизу под ними загрохотал товарняк, мчались вагоны с углём, с лесом-кругляком, с контейнерами, – состав почти на полкилометра длиной, бесполезно ждать, когда этот грозный, оглушающий шум прекратится. Девушка ждала, а парень собирался с духом.

– В общем, так, – изрёк наконец Волегжанин, – давай выходи за меня замуж.

Грохот товарняка усилил значение сказанного, предложение о супружестве прозвучало для девушки буквально громом с ясного неба.

– Что-о?! За-муж?! – Вера остановилась, вцепилась в рукав Семёна, попыталась повернуть его к себе лицом. – Ты шутишь?!

– Разве так шутят?

– Ну… это как понимать? Жертвуешь собой, что ли?..

– Нет, никаких жертв! Неправда!

– Ну зачем я тебе такая нужна?

– Нужна!

– С чужим ребёнком?!

– Ничего. Вырастим.

– Да за тебя любая пойдёт… честная…

– А ты себя честной не считаешь?

Вера не ответила.

– А я-то что, шибко честный, думаешь? Как бы не так! Раньше это грехом называли. Так вот этих грехов у меня в сто раз больше, чем у тебя.

Семён длинно, тяжко вздохнул, взял Веру за руку, и они долго шли молча. Потом в глубине парка нашли ту самую скамейку, на которой сидели неделю назад, и Семён, чтобы убедить Веру в серьёзности своего решения, поведал ей о своей первой любви, об измене Антонины и вскользь – о печальном опыте любовных похождений.

– Устал я, Вера, от беспутной этой жизни, беготни за бабьими юбками. Надоело! Хватит баловаться, пора прибиваться к твёрдому берегу, – таково было заключение долгой исповеди.

– Это как в геометрии – доказательство от противного называется. Если вот так не получается, значит, надо поступать наоборот! Логически, конечно, правильно, но чувств-то у тебя ко мне никаких нет?

Волегжанин взял узкие ладошечки Веры, сложил вместе, нежно пожал и, засматривая ей в глаза, шаловливо промолвил:

– Чувства есть.

– А сам смеёшься.

– Что мне, плакать?

– Ну, какие чувства, говори.

– Не умею я красиво говорить. И не хочу. Давай лучше наметим день свадьбы и регистрации.

– Ты что?! – так и вскинулась, отшатнулась, спрятала руки за спиной.

– А что? Как же иначе? Раз мы решили пожениться…

– А я разве дала согласие выйти за тебя замуж?