святого отца проберет такой страх перед твоей местью, что он позволит нечистому увлечь себя к реке, в которой и утопится.

И так и случилось, как предсказал Мерлин. Судья объявил народу, что мать оправдана своим сыном, самым мудрым ребенком на свете. Народ разошелся, довольный, а Мерлин, расставаясь с судьей, просил его рассказать все то, что случилось накануне, праведному мужу, бывшему советчиком его матери. Его звали Блез, и он был тем самым, на кого Мерлин впоследствии возложит труд написать о том, что с ним произойдет.

VI. Комментарий. – Мэтр Блез

Если бы Борон всего лишь следовал общераспространенному в то время преданию о зачатии, рождении и небесно-адских способностях Мерлина, ему бы не было нужды искать гаранта истинности своего рассказа. Ему достаточно было бы сказать: это есть в Святом Граале или в Бруте. Но, поскольку он многое добавил от себя к тому, что уже было известно о пророке, он счел себя обязанным ввести некий солидный персонаж, поверенного тайн Мерлина. Тому надлежало не только записывать все, что расскажет ему колдун о своих деяниях, но еще и объединить эти надиктованные рукописи с историей Иосифа Аримафейского и Грааля. Роль Блеза кажется нам сегодня наивной, и, возможно, современники Борона заблуждались на сей счет не более, чем мы. Но Борон не стал бы его вводить, если бы нашел источник похождений и рассказов своего Мерлина в Святом Граале или в переводах книги Гальфрида Монмутского. Впрочем, чтобы оценить литературную значимость роли, исполняемой Блезом, надо перенестись в двенадцатый век. В то время первейшей мерой предосторожности, которую должен был соблюсти сочинитель, было обеспечение гаранта своих повествований и указание источников, откуда он их черпал. Эта уловка, применяемая с давних пор, всегда более или менее удавалась. Лже-Дарет[309] снискал доверия больше, чем божественный Гомер, поскольку он утверждал, что присутствовал при осаде Трои; лже-Каллисфен[310], выдававший себя за наставника и наперсника Александра, склонял к себе слушателей в ущерб Арриану[311], Плутарху и Квинту Курцию[312]. Лже-Тюрпен, капеллан Карла Великого, числился среди самых подлинных летописцев[313]. И вот Роберу де Борону, прежде имевшему гарантом для своего Иосифа Аримафейского великую книгу Грааль – которую он, скорее всего, никогда не видел, – точно так же пришлось объяснять, каким образом сохранилась память о деяниях и подвигах Мерлина, которые не имели ничего общего с легендой о Граале. Он, по сути дела, упредил возражения, домыслив, что Блез, исповедник матери пророка, с самого начала вел заметки о делах Мерлина и присовокупил их к легенде об Иосифе Аримафейском.

Проследим эту важную боковую ветвь книги о Мерлине.

Соглашаясь принимать от пророка его тайны и записывать их, Блез прежде хотел быть обнадежен, не опасно ли служить сыну падшего ангела. Мерлин возразил ему, что держится путей Божиих и что он обрел милость Того, Кому ведомы глубины сердец.

– Блез, – добавил он, – я поведаю тебе то, что знает лишь сам Господь Бог да я. Ты из этого создашь книгу, и те, кто постигнет ее впоследствии, станут лучше и менее досягаемы для греха.

И когда Блез собрал чернил и пергамента, Мерлин рассказал ему про сердечные узы Иисуса Христа и Иосифа Аримафейского; про потомство Иосифа, и как звали тех, кто были хранителями Грааля, про призвание Алена и уход Петра, про передачу священного сосуда от Иосифа Брону, Богатому Рыболову. Он поведал ему, как после всего этого демоны держали совет и решили вывести в мир его самого.

Так наговорил Мерлин сей труд и велел Блезу записать его.

– Книгу, которую ты сочинишь, – сказал еще Мерлин, – будут переписывать повсюду и внимать ей охотно. Однако веса она не возымеет, поскольку ты не апостол и быть им не можешь. Все, что апостолы писали о Господе нашем, они видели сами; тебе же придется записывать о том, чего ты не увидишь, но лишь о чем я тебе повествую. Ты сопряжешь историю Иосифа Аримафейского с моей и из этих двух повестей создашь единую книгу, в которой будет недоставать только тайных слов, сказанных Иосифу Аримафейскому Господом нашим Иисусом Христом, тех, что никому повторять не должно.

Я же направлюсь в страны Запада, куда меня препроводят посланные схватить меня, ибо они будут думать, что им нужна моя кровь. Прежде чем там воссоединиться со мною, следуй по дороге в Нортумбрию, где пребывают хранители Грааля, к которым ты в свое время будешь причислен, в награду за твою благочестивую жизнь и за то деяние, которое я на тебя возлагаю[314].

Заметим, однако, что, хотя Мерлин и посылает Блеза в страну, куда удалились хранители Грааля, он еще не дает ему способа приобщиться к ним. Это счастье должно стать наградой за жизнь, посвященную работе и добрым делам. Итак, единственно к самому Мерлину Борон возводит здесь рукопись не только своей поэмы о Мерлине, но и поэмы об Иосифе Аримафейском; ибо он не мог слышать про роман о Граале в прозе, который его анонимный автор преподносит как список с оригинального автографа Иисуса Христа.

Каково было место рождения Мерлина? Куда прибудут посланцы Вортигерна, чтобы найти его? Гальфрид Монмутский и Гиральд Уэльский называют город Кармартен в южной части Уэльса; Робер де Борон, похоже, совсем иного мнения. Согласно его тексту, можно бы предположить Малую Бретань. В самом деле, Мерлин говорит Блезу: «я буду послан к Западу»; а у него Запад – это всегда Великая Бретань. Значит, он не был там, когда так говорил; Арморика, Франция – для него Восток. Но, повторяю, в этом указании много неопределенности.

Как бы то ни было, прослеживая шаг за шагом композицию романов, можно видеть, как рассеиваются те надуманные схемы, те глубокие теории, за которые слишком часто превозносили их авторов. Основная религиозная идея, без сомнения, представляет некую национальную легенду, связанную с реальной или фиктивной генеалогией древних бретонских королей; но здесь не следует искать никакой философской или мистической цели. Единственное назначение легенды о Святом Граале было в том, чтобы придать первой проповеди Евангелия на острове Британия азиатское происхождение и защитить древние формы бретонского богослужения от посягательств противоположного толка[315].

Но отправную точку того, что в Романах Круглого Стола выходит за пределы благочестивой легенды, всегда можно заметить в переводах Historia britonum и в старинных лэ, которые распевались во всех частях Франции задолго до творения Монмута. Робер де