Вот теперь я вижу, что это за стеклянная дверь. Крышка гроба – моего.

Не гроба – саркофага. Я в огромном склепе, мертвый, а они отдают последние почести.

Такие добрые, пришли сюда ради этого. Могли бы и не приходить. Я им благодарен.

Крис зовет меня открыть стеклянную дверь склепа. Ему явно хочется поговорить со мной. Наверняка, чтоб я рассказал, какова она – смерть. Меня так и подмывает сделать это – рассказать. Так хорошо, что он пришел и помахал мне, – возьму и расскажу ему, что все не так уж плохо. Только одиноко.

Я тянусь к двери, но темная фигура в тени знаками приказывает мне дверь не трогать. Палец поднесен к губам, которых я не вижу. Мертвым не позволено говорить.

Но они хотят, чтобы я говорил. Я еще нужен! Он что, не видит? Это какая-то ошибка. Он не видит, что я им нужен? Я умоляю фигуру – мне надо с ними поговорить. Еще не кончено. Надо им рассказать. Но тот, в тени, и виду не подает, что услышал меня.

«КРИС! – ору я через дверь. – МЫ УВИДИМСЯ!» Темная фигура грозно движется на меня, но я слышу голос Криса, далекий и слабый: «Где?» Он меня услышал! А темная фигура в ярости набрасывает полог на дверь.

Не на горе, думаю я. Горы больше нет. И кричу: «НА ДНЕ ОКЕАНА!»

И вот я стою среди безжизненных руин города – совсем один. Развалины тянутся бесконечно, куда ни глянь, и я должен идти средь них один.

Солнце встало.

Сначала я не очень понимаю, где я.

Мы на дороге где-то в лесу.

Плохой сон. Снова эта стеклянная дверь.

Рядом поблескивает хром мотоцикла, потом я вижу сосны, а потом соображаю, что мы в Айдахо.

Дверь и фигура в тени рядом – не иначе примстилось.

Мы на просеке, правильно… ясный день… искрящийся воздух. У-ух!.. прекрасно. Едем к океану.

Снова припоминаю сон и слова «Мы увидимся на дне океана» – и не понимаю, что бы это значило. Но сосны и свет сильнее любого сна, и недоумение потихоньку рассеивается. Старая добрая реальность.

Вылезаю из спальника. Холодно, и я быстро одеваюсь. Крис спит. Я обхожу его, перебираюсь через поваленное дерево и иду вверх по просеке. Чтобы разогреться, перехожу на трусцу и резко набираю скорость. Хо-ро-шо, хо-ро-шо, хо-ро-шо. Слово попадает в ритм бега. Какие-то птицы вылетают на солнце с холма в тени, и я провожаю их взглядом, пока не скрываются из виду. Хо-ро-шо. Хо-ро-шо. Хрусткий гравий на дороге. Хо-ро-шо. Ярко-желтый песок на солнце. Хо-ро-шо. Иногда такие дороги тянутся на много миль. Хо-ро-шо, хо-ро-шо.

Наконец дыхания уже не хватает. Дорога взобралась выше, и я озираю лес на многие мили окрест.

Хорошо.

Все еще отдуваясь, быстрым шагом иду назад – уже не хрустя гравием так сильно, рассматривая подлесок и кустики там, где валили сосны.

Снова у мотоцикла, пакуюсь бережно и быстро. Все так знакомо, что куда, я это делаю почти не задумываясь. Наконец остается спальник Криса. Я перекатываю парнишку – не слишком грубо – и говорю:

– Клевый день!

Он озирается, ничего не соображает. Выбирается наружу и, пока я складываю спальник, одевается, толком не понимая, что делает.

– Надевай свитер и куртку, – велю я. – Сегодня на дороге будет прохладно.

Он одевается, усаживается в седло, и на низкой передаче мы проезжаем по лесосеке до поворота на шоссе. Напоследок бросаю прощальный взгляд на лесосеку. Хорошая. Милое место. Отсюда шоссе вьется все дальше вниз.

Сегодня шатокуа будет долгим. Я ждал его все это путешествие.

Вторая передача, потом третья. На таких поворотах слишком быстро нельзя. Солнце красиво светит на эти леса.

Прежде в нашем шатокуа висела дымка – проблема тыловой поддержки; в первый день я говорил о неравнодушии, а затем понял, что не могу сказать ничего значительного о неравнодушии, пока не понята его изнанка – Качество. Сейчас, наверное, важно увязать неравнодушие с Качеством: они – внутренний и внешний аспекты одного и того же. Тому, кто видит Качество и чувствует его в работе, есть дело до этой работы. Неравнодушный к тому, что видит и делает, неизбежно имеет какие-то свойства Качества.

Стало быть, если проблема технической безнадеги вызвана недостатком неравнодушия – как технарей, так и антитехнарей; и если неравнодушие и Качество суть внешний и внутренний аспекты одного и того же, из этого логически следует, что вообще-то причина технической безнадеги – отсутствие понимания Качества в технике как технарями, так и антитехнарями. Безумная погоня Федра за рациональным, аналитическим и, стало быть, техническим значением слова «Качество» на самом деле была погоней за решением всей проблемы с технической безнадегой целиком. Так мне, во всяком случае, кажется.

Поэтому я подтянул тылы и переключился на классико-романтический раскол, который, по-моему, и лежит в основе всей технико-гуманистической проблемы. Но и для этого требуется тщательно исследовать значение Качества.

Однако, чтобы понять значение Качества в классических понятиях, требовалось подтянуть тылы в метафизике, в ее отношении к повседневной жизни. А для этого требовались еще более глубокие тылы в огромной области, которая связывает и метафизику, и повседневную жизнь – а именно в формальном мышлении. Поэтому я шел от формального мышления к метафизике, а от нее к Качеству; затем от Качества – опять к метафизике и науке.

И вот мы углубляемся, переходим от науки к технике, и теперь, я считаю, мы наконец попали туда, где я хотел оказаться с самого начала.

Но у нас уже есть кое-какие представления, коренным образом меняющие все понимание вещей. Качество – Будда. Качество – научная реальность. Качество – цель искусства. Остается лишь встроить эти представления в практический, приземленный контекст, и нет ничего практичнее или приземленнее того, о чем я твердил всю дорогу, – починки старого мотоцикла.

Дорога вьется дальше по ущелью. Солнечные лоскуты раннего утра со всех сторон. Мотоцикл гудит себе в прохладном воздухе среди горных сосен, и мы проезжаем небольшой знак: через милю можно будет позавтракать.

– Есть хочешь? – кричу я.

– Да! – орет в ответ Крис.

Вскоре второй знак с надписью ХИЖИНЫ и стрелкой под ней показывает куда-то влево. Мы сбрасываем скорость, сворачиваем и едем дальше по грунтовке, пока она не приводит нас к проолифленным хижинам под купой деревьев. Ставим мотоцикл под дерево, выключаем зажигание и газ и входим в главное здание. Деревянные полы приятно и гулко стучат под мотоциклетными сапогами. Садимся за стол со скатертью и заказываем яичницу, горячие блинчики, кленовый сироп, молоко, сосиски и апельсиновый сок. Холодный ветер нагнал нам аппетит.

– Я хочу написать маме, – говорит Крис.