– Задница.

Однако, говорилось так недолго. Очень скоро знакомые бизнесмены роли для Вальки и Дружникова переменили наоборот. Более того, даже в частных разговорах Дружникова отдельно именовали не иначе, как «задница», а в гневе или в восхищении от его проделок и «полная задница!». И то сказать, общаться на почве денежной выгоды с Дружниковым было ох, как нелегко, а порой разорительно опасно. Многие уже почувствовали это на собственной шкуре, купившись на кота в мешке, обман и подвох, и откровенную разбойничью засаду на своей предпринимательской дороге. Самое скверное же заключалось в том обстоятельстве, что Дружников нисколько не сочувствовал своим невольным жертвам, напротив, обходился с загнанными им в угол людьми с грубостью и неприязнью, к тому же имел нехорошую привычку добивать ненужного и неопасного уже лежачего раненного.

С Валькой все обстояло как раз наоборот. Он именно что был «лицо». Всегда милое и благожелательное, зачастую молчащее, но дружественно улыбающееся. А если «лицо» говорило, то слова его были разумны, и содержание этих слов всегда совпадало с намерениями. Каждый поверженный и обиженный Дружниковым новый русский бизнесмен скоро узнавал, что справедливость и заступничество в «Доме будущего» можно найти исключительно у исполнительного директора Мошкина. Которого Дружников в силу совершенно непонятных и невероятных причин слушается и уважает. Их необъяснимый никакими нормальными доводами тандем плодил великое множество слухов и даже частных расследований. Выдвигались разнообразнейшие версии, от подозрений в гомосексуализме, до самого грязного шантажа, от внебрачного родства по отцу, до замаскированного, профессионального гипноза. Наиболее продвинутые конкуренты посещали экстрасенсов и гадалок. Но ничто из предполагаемого не подтвердилось, оставив любопытствующих в прежнем недоумении. И пришлось смириться с абсурдным фактом. Да, существует еще в мире, настоящая, чистая мужская дружба, незапятнанная и благая, неподверженная времени и денежной коррозии, романтическая и безоглядная. Тогда приходилось соглашаться и с естественным следствием, что человек, на такую дружбу способный, не может быть совершенно плохим, а просто обязан иметь ряд положительных качеств, пусть и не бросающихся в глаза. Таким образом, Дружников получался, как бы частично оправдан и хорош, на беду всем тем, собаку съевшим в спекуляциях коммерсантам, вынужденных принимать доступную видимость за действительное бытие.

А Дружников готовился к новому, грандиозному шагу, должному вознести его на совершенно иную, высшую ступень. Благодаря Валькиным стараниям и прежнему, стопроцентно добровольному благожелательству Вербицкого, а также его связям в ведомстве, занимающимся приватизацией госсобственности, Дружников замахнулся на выкуп Мухогорского комбината. Конечно, не в единоличное владение. Да и кто бы допустил нечто подобное? Но Геннадий Петрович, сам имеющий интересы более в сталелитейной и трубопрокатной сфере, свел Генерального директора «Дома будущего» с нужными, очень важными людьми, разумеется, дав лестные рекомендации. Важным людям Дружников весьма приглянулся, а как же иначе, ведь на встрече присутствовал Валька, и важные люди постановили принять «Дружникова и К» в свою команду и отдать в будущем непосредственное руководство комбинатом лично Олегу Дмитриевичу. Это несмотря на то, что его ближайший сподвижник и правая рука, по всей видимости, пребывал слегка не в себе, и даже позволял прилюдно высказывать бредовые совершенно идеи относительно общего благоденствия и грядущего процветания страны. Впрочем, решили важные люди, ненормальная позиция директора Мошкина скорее служила красивой, защитной ширмой, вроде золоченных виньеток на старинных фотографиях, и потому рассматривать ее всерьез смешно.

Для начала, как вещал Дружников, «Дому будущего» необходимо собраться в мощный наступательный кулак, усилив и призвав дополнительные кадры. Поэтому в Москву на пост коммерческого директора после недолгих уговоров был вывезен Семен Адамович Квитницкий, Кадановка же переведен в директора финансовые. Обозначились в фирме и совсем новые люди. Некоторые из них Вальке не приглянулись, некоторые, напротив, оказались лично симпатичны. Так, например, по сердцу пришелся новый юридический глава, выпускник МИМО, успевший поработать и в министерстве иностранных дел, немного неряшливый в наряде молодой еще человек, с заурядным именем Иван и с замечательной, необычной фамилией Каркуша. К этому Каркуше, невысокому, худощавому и самую малость кривобокому, Валька с первых же минут ощутил доверие. Иван прекрасно разбирался в вопросах, коим ему предстояло уделять свое рабочее время, не кичился образованием и изрядным умственным багажом и главное, в пять секунд, без малейшего высокомерия, поставил на место выскочку Кошкина, тут же попытавшегося испытать свои таланты на новеньком. И вскоре весь наличный персонал «Дома будущего», в знак расположения, стал ласково именовать нового старшего юриста не иначе как Иванушкой.

А вот прибытия «рижских оккупантов» Валька одобрить никак не мог. Хотя люди эти и не были для Вальки незнакомыми совсем. Но может, именно потому, что Валька имел о них достаточное представление, он не испытывал восторгов от их нашествия в столицу.

«Рижских оккупантов», как про себя именовал их Валька, по числу было двое. Мужчина и женщина, впрочем, никак не связанные друг с другом. Мужчина, некто Ованес Симонян, имел в Рижском порту небольшую посредническую контору, помогавшую за «скромную» мзду осуществлять транзитные международные перевозки. Вальке и Дружникову приходилось общаться с господином Симоняном не раз, когда по экспортным контрактам «Дома будущего» необходимо было проводить поставки за российские рубежи. На Вальку господин Симонян с первых еще минут знакомства произвел дурное впечатление. И Валька, сроду не числивший за собой ни одной националистской или расистской мысли, отчего-то стал называть его для себя и с глазу на глаз с Дружниковым насмешливым прозвищем «Армян». Именно так, грамматически неправильно и подчеркнуто с большой буквы.

Надо признать, что родившееся у Вальки прозвище как нельзя более господину Симоняну подходило. «Армян», словно бы нарочно отгородившийся своей гротескностью от достойной и многострадальной нации, к коей он в силу рождения принадлежал, представлял собой худшие ее, анекдотические черты. Был он чрезмерно толст и столь же чрезмерно кричаще одет, на жирном, волосатом пальце имел непременный, уродливый перстень-печатку, манеры в разговоре допускал развязные и шумные. Но Валька все это пропустил бы мимо внимания, в конце концов, всякий человек имеет свободу воли и личности, если бы не излишняя наигранность, а порой и переигранность в поведении «Армяна». Словно бы господин Симонян исполнял некую, самому себе заданную роль, и очевидно с корыстными мотивами. За напускным радушием и готовностью услужить Валька чувствовал гниль и низкую хитрость, скрытое намерение подсидеть заказчика, где только будет на то возможность. В то же время «Армян» явно и жалко пасовал перед любым проявлением чужой силы, отчего делался еще более неприятен. К тому же Валька, время от времени наезжая в Ригу, подметил любопытный факт. Мелочь, но мелочь весьма красноречивую. Вокруг «Армяна» никогда не находилось никаких близких или дальних родственников, при нем не состояло ни одного младшего брата или племянника, двоюродного дяди или просто соседа по двору. Никого родом из его далекой Нахичевани или из иных мест. Это притом, что «Армян» по паспорту и по существу принадлежал к милому и маленькому народу, превыше всего на свете с трогательной любовью почитавшему именно семейные связи. И особенно – удачливых, добившихся, пусть и относительного, жизненного успеха родственников. Вокруг же «Армяна» была космическая, вакуумная пустота. Будто на своей маленькой, армянской планете он сделался политическим и безоговорочным изгоем.