– Пчелка моя!

– Я знала, что ты придешь!

Тут она потеряла сознание и осела посреди мха.

Я понесла свою доченьку домой. Мои ноги двигались механически, как рычаги в молотилке. Один шаг, еще один, еще. От нее пахло паленым мясом. Я несла домой на руках свою Туне Амалию, как однажды несла другую свою дочь в деревню, чтобы никогда больше не видеть ее. Моя дочь очнулась лишь один раз, ее рот превратился в черную дыру, вместо глаз видны были одни зрачки. Воздух в лесу закончился. Она кричала, пока не потеряла сознание.

Песни больше не поются.

Ты бросился мне навстречу, когда я подошла к дому, с явным облегчением, когда увидел ее. Ты еще не понимал. Дитя мое. Мы уложили ее в кровать, ты и я. Под сажей в верхней части тела наша девочка выглядела совершенно как всегда.

– Спи, пчелка моя.

Лицо расслаблено, почти с улыбкой – уже не красное, а мягко-розовое под сажей и грязью. Но я знала. Так что я дала ей все настойки, которые смягчают боль и дают покой, не отмеряла, а поддерживала ее голову и осторожно вливала ей в рот столько, сколько она могла проглотить. Я гладила ее по волосам, когда она успокоилась, но не по спине, как обычно, потому что спины у нее больше не было. Мягкая кожа напоминала вырубку в лесу. Жуткий пейзаж из кошмарного сна.

Я пела моей Туне Амалии, гладя ее по волосам. Пела о солнце, о маленькой иве, которую мы на самом деле уже спилили, о том, что ей пора спать и о летних птицах Хельсингланда.

Твоя сестра спала. Ты взглянул на меня и улыбнулся. Я почувствовала, как твоя маленькая рука скользнула в мою большую ладонь. Мы долго сидели и вместе смотрели на нее. Кажется, мы просидели так дни и недели, не помню. Не было на земле лица прекраснее, совершеннее. Ты начал понимать и все же не понимал. Устремил на меня широко раскрытые глаза. Я обнимала ее, целовала и плакала. Беззвучные слезы. Мой ребенок застрял в поврежденном теле. Я не сводила глаз с узенькой грудной клетки. Пока она вздымалась, но все слабее.

Не умирай!

Не умирай, моя Туне Амалия!

Ночь блеклая в свете луны – в реальности или в моих мыслях. Ее грудь поднялась. Опустилась. И осталась неподвижна. В этот момент все краски погасли. Маленькие легкие стихли. Ее сердце склонилось к земле, никакого снегиря в груди. Маленькая рука бессильно свесилась через край кровати. Я взяла ее ладонь в свою – она была теплая и живая. Ее тонкое запястье такое мягкое под моими пальцами. Я ощутила биение собственного сердца и удивилась – это означало, что я по-прежнему жива. Я накрыла одеялом ее плечи, натянув его до самого подбородка, положив маленькую ручку в тепло под одеяло, а сама опустилась на пол рядом с ней. Сосновые доски и соль. Рот у моей доченьки был приоткрыт, словно она собиралась меня о чем-то спросить.

Секунды или недели. Снаружи рассвело и снова потемнело. У женщины в зеркальце Армуда были маленькие глаза с красными прожилками и опухшее лицо. Блуза была грязная и мятая, а волосы свисали жирными космами. Розовая кожа, лопнувшие сосуды, лопнувшие глаза, лопнувшие мечты.

Туне Амалия. Ты была рядом со мной вчера или совсем в другой жизни?

Ты плакал, Руар. Полоса сажи на лбу, когда ты откинул волосы со лба. Теперь это уже не имело значения. Ты стоял рядом со мной тихо-тихо. Дрожал от холода, хотя мы находились в доме. Я плотнее закутала тебя в шарф. Теперь твоя сестра покинет нас, мы проводим ее по дороге до деревни – тем же путем, каким я однажды отнесла вашу младшую сестру.

– Почему? Почему, мамочка?

Но у меня не нашлось для тебя ответа.

Спиленная ива лежал поперек залитой солнцем тропинки. Сажа на цветах и траве. Сажа на дороге и в колее от колес. Она такая холодная. Моя маленькая доченька. Такая совершенная и неподвижная. Длинная коса на спине, волосы тщательно расчесаны на прямой пробор. Маленькая, белая и холодная. Спи, моя красавица. Солнце тебя убаюкает.

Вместе с тобой я пошла вглубь леса, чтобы время прошло быстрее, и увидела, что вышка стоит на месте: ее спасла лужайка. Пели птицы. На дереве барабанил дятел. Беатрис пережила бы эту ночь. Могла бы прекрасно полежать на вышке.

Я хотела бы похоронить твою сестру в Уютном уголке, оставить ее рядом с собой, охранять ее. Хотя теперь никто ничего не мог ей сделать. Даже если бы пастор начал расспрашивать меня и отправил бы меня обратно в Тронхейм, я не испытывала сейчас по этому поводу никаких чувств. Ее маленький гробик казался таким беспомощным. Ты положил рядом с ней Беатрис. Я украсила ее волосы пучком сирени, прежде чем опустить крышку и забить гвозди. Мы отнесли Туне Амалию в деревню и простились с ней среди июльской жары, которая отняла ее у нас. Деревня казалась черно-белой. Дорога туда – застывшее море грязи, потом пыльная проселочная дорога, на которой не осталось ничего живого – словно Рагнарёк[5]. Никаких вопросов. Только блестящие от слез глаза.

Когда я просыпалась, в течение нескольких секунд все было, как обычно. За стеной шептались деревья, издавая глубокий вздох, и с ним я все вспоминала. Хозяина из Рэвбакки, который снова явится к нам, когда подсчитает убытки. Мою Малышку, такую одинокую без меня. Птичку с красной грудкой, затихшую в Туне Амалии. Мой ребенок лежал глубоко в земле, в темноте, под многими слоями земли. Моя Туне Амалия. Живой труп. Теперь просто труп. Туне Амалия в земле. Кости Армуда, гниющие в ящике. Никогда не побелеет его борода. И Малышка. Жива ли моя Брита Элиса? Я не знала.

Все это никуда не девалось. Мне удавалось держать себя в руках, но из последних сил. Каждое утро – доля секунды, когда я знала, но еще не чувствовала. А потом все наваливалось на меня. Мы все там будем, с этой мыслью я давно смирилась, но вот так? Бог перепутал порядок.

В деревне я услышала, что крестьянин Рённлад из Ранбу вынужден был завязать глаза лошадям, чтобы вывести их из огня, иначе они боялись идти. «Так это помогает? – подумала я. – В таком случае мы завяжем друг другу лица, ты и я, Руар, потому что то, что ждет впереди – не уверена, что смогу