Перед обедом Аня затащила ее к себе. Отворила шифоньер.

— Выбирайте себе что-нибудь. Вот это подойдет? — стащила с плечиков темно-вишневое муаровое платье с рюшами. — Примерьте. Мы с вами одинакового роста… Пожалуйста без церемоний! — прикрикнула. — На каторге последним делились. А это — тряпки, не больше того…

Пока в гостиной накрывали на стол, родной брат сестер Давид, «беспартийный марксист-интернационалист», как он ей представился, водил ее по дому. Безумная, кричащая роскошь. Приемная, будуар, кабинет хозяина, библиотека с ярусами книг. Спальни, курительная комната с биллиардным столом. Резные шкафы, диваны, козетки, картины по стенам, китайские вазы по углам, попугаи в клетках. Под ногами набивной паркет, обои из крокодиловой кожи, подоконники из яшмы.

Из глубины дома зазвонил колокольчик.

— Зовут, идемте! — взял ее галантно под руку Давид.

— Ну вот, мои милые, мы снова вместе! — витийствовал за столом Илья Давыдович. — Рассеялся мрак, засияла, как любят говорить мои любимые непутевые дочери, заря свободы… Не хочу выглядеть, — покосился зачем-то в ее сторону, — этаким безумным либералом. Наподобие Саввушки Морозова. Говорю как на духу: денег на революцию не давал, террор и убийства не приветствовал. Не дымил попусту, — улыбнулся собственной шутке, — смотрел в корень вещей. А корень, по моему разумению, таков. Царизм себя изжил — это однозначно. Выборная власть, демократические институты стране необходимы. По получению известий из Петрограда патриотически настроенные деловые люди Москвы создали для поддержания правопорядка в Первопрестольной революционный комитет общественных организаций. Ваш покорный слуга — член названного комитета. Будем отныне строить новую Россию вместе, рука об руку! За вас, дорогие! — отпил из бокала. — За наше светлое будущее!

После праздничного обеда, тостов, напутствий освободившимся из застенков мученицам свободы перешли в курительную. Пили кофе, дымили всласть. На инкрустированном столике с фарфоровыми чашечками по краям красиво разложены цветные подарочные коробки с папиросами фабрики папаши Пигита: «Императорские», «Графские», «Банкирские», «Губернаторские», «Гусарские».

— Над названиями надо будет подумать, — говорил, отпивая из чашечки, некурящий Илья Давыдович. — Над «Императорскими» в первую очередь. Самые дорогие, заметьте, — погладил любовно коробку с царской короной в углу. — Три целковых за сотню.

— Назови «Эсеровскими», папочка, — отозвалась из кресла Аннушка.

— А что, неплохо, — смешок в ответ. — Пожалуй, подойдет.

Говорили о положении в стране, шаткости только что созданных институтов правления на местах, о завязавшейся в Москве конкуренции между временным революционным Советом и Советом рабочих и солдатских депутатов.

Москва восстала в февральские дни вслед за столицей. К середине дня 28 февраля забастовали практически все московские заводы. Вопреки запрету властей возле городской Думы собрался многотысячный митинг, зазвучали призывы к свержению ненавистных угнетателей народа. Утром 1 марта начались столкновения рабочих с полицией в районе Яузского и Каменного мостов, погиб рабочий Илларион Астахов. Застреливший его помощник пристава был сброшен рабочими в реку, толпа смяла полицейский кордон. Напряжение нарастало, начался массовый переход войск на сторону революции. Революционные солдаты собрались на Воскресенской площади около городской Думы, 1-я запасная артиллерийская бригада привезла с собой шестнадцать орудий. В тот же день генерал Мрозовский сообщил в ставку генералу Алексееву о том, что «в Москве полная революция, воинские части переходят на сторону революционеров». Началась охота за одиночными городовыми. Толпы возбужденных людей взломали ворота Бутырской тюрьмы, ворвались в здания, освободили триста пятьдесят политзаключенных, попутно — семьсот уголовников. К утру 2 марта в руках восставших были почта, телеграф, телефон, все московские вокзалы, военные арсеналы, Кремль. Шли массовые аресты городовых и жандармов, полицейских провокаторов, платных киллеров, вся эта публика отправлялась без суда и следствия в освободившиеся камеры Бутырки. Формировалась рабочая милиция, телеграммой князя Львова из Петрограда комиссаром Временного правительства по Москве был назначен земгоровец, бывший городской голова Михаил Челноков…

«Наша, эсеровская революция, — думала она взволнованно лежа в постели. — Народ поверил нам, а не кадетам, не большевикам… Быстрей бы найти подходящее занятие. Грамотна, знаю французский, зрение мало-помалу налаживается. Учительствовать смогу. Где-нибудь в провинции, как Антон Павлович Чехов».

Уснула радостная, утром открыла глаза, и первая мысль: немедленно собираться, искать работу!

— Попробуйте найти в городской Думе Михаила Васильевича Челнокова, — напутствовал за завтраком папаша Пигит. — Он из наших, купцов. Назначен приказом из Петрограда временным городским головой. Сошлитесь на меня. Подсобит, я думаю…

Не мешкая, она отправилась трамваем «А» по взятому у Ильи Давыдовича адресу. Никакого Челнокова в многоэтажном доме с десятком контор на Тверской не нашла. Проплутала битый час в коридорах со свеженаписанными от руки табличками на дверях. Озабоченные служащие показывали куда-то, не отрываясь от бумаг: «Семнадцатый кабинет, второй этаж!»… «Третья комната направо!»… «Вниз по лестнице, гражданка!». Натаскалась по этажам, говорила то с одним, то с другим временно чего-то исполняющим, показывала бумаги. Ничего в результате не добилась. Вышла на воздух, подумала в сердцах: «К черту! Поеду на юг, в Малороссию. Найду себе дело. По партийной линии или еще как».

Шла не торопясь по тротуару, глядела на прохожих. Светило ласково солнышко, падали под ноги, хрустели под подошвами пушистые сережки зазеленевших лип, за палисадниками — буйство цветущей сирени, воробьиное перепархивание.

«Сладенького бы чего-нибудь поесть», — подумала.

Зашла на углу Охотного Ряда в кондитерскую, и первой кого увидела у прилавка — Верочка Штольтерфот! Кинулись навстречу друг дружке, обнялись, расцеловались. Взяли по пирожному, стакану чая, уселись за столик. Глядели влюбленно друг на дружку.

— Фанюша, ущипните меня! Это мы с вами? Сидим за столиком? В Москве?

— Не мы. Привидения.

— Мы, мы! Как я рада, если б вы знали! Встретить именно вас. Ну, рассказывайте…

Не было сил расстаться. Вышли на бульвар, сели на скамейку.

— Как у вас со здоровьем? — поинтересовалась Вера. — Зрение, желудок?

— Со зрением ничего. С желудком похуже. Боли не проходят. Ну да ладно: я привыкла…

— А вот это вы напрасно! — возмутилась Вера. — Вид ваш мне не нравится. Мы здоровые сейчас нужны России, не калеки! В общем, так… записывайте адрес. Приедете ко мне в субботу. Со всеми медицинскими заключениями. Что-нибудь придумаем.

Энергии Вере было не занимать. Через неделю с небольшим, после того как она отыскала бывшую сокамерницу в чердачном закутке на Арбате, похожем на ласточкино гнездо, на руках у нее было направление думского департамента здравоохранения на отдых и лечение в санаторий политкаторжан в Евпатории. На целых два месяца!