Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через некоторое время за его спиной послышался шорох: кто-то приближался. Детектив обернулся и увидел Зеленую Черепаху, кожа которой была темной, словно спелая слива: она вышла в пивную из-за занавески в задней части комнаты. Эта огромная женщина — Хейсу показалось, что в ней больше трехсот пятидесяти фунтов весу, — носила за широким кожаным ремнем, которым был подпоясан ее могучий торс, два огромных пятизарядных «кольта-паттерсона». Главный констебль разглядел также два кинжала с костяными рукоятями.
Негритянка некоторое время колебалась, потом тяжело побрела за стойку и встала там подбоченившись — каждая рука ее была величиной в целый окорок, взгляд спокойный и проницательный. Она оценивающе рассматривала полицейского из-под полей небольшой черной шляпы, украшенной пучком увядших черных перьев.
— Мадам, — поприветствовал он ее.
Черепаха не обратила на его слова ни малейшего внимания и стала натирать металлическую поверхность стойки с такой силой, что у Хейса возникло впечатление, будто она занимается этим, чтобы микробы, обитающие на поверхности, не напали на клиентов. Констебль мысленно улыбнулся. А что, если их дерзость не имеет границ? Быть может, поверхность барной стойки сделана из того самого листа меди, что сорвали с купола церкви? Он поднялся из-за столика и, подойдя поближе, встал прямо напротив хозяйки. При ближайшем рассмотрении металл оказался цинком. Следовательно, его стащили не в церкви, а где-то еще.
Женщина в последний раз провела тряпкой по стойке: поверхность теперь была достаточно влажной и чистой.
По-прежнему не говоря ни слова, она взяла треснувшую синюю бутылку со сплюснутыми боками и налила щедрую порцию рома в широкий желтый стакан с отколотыми краями. Взболтав напиток, Черепаха бесцеремонно поставила желтую бадью перед главным констеблем.
— Мне нужно поговорить с Томми Коулманом, — сказал Хейс, не притрагиваясь к пойлу.
— Еще чего.
— Вам известно, кто я такой, мадам?
— По правде сказать, мне наплевать, кто вы такой, — ответила она. — Ваши дела меня не касаются. Но я знаю вас, мистер Старина Хейс.
Он отодвинул от себя бадью.
— Повторяю, мадам. Томми Коулман. Я пришел к нему.
— У дьявола спросите: может, он вам поможет, начальник, — промолвила негритянка. Потом, подумав хорошенько, взяла отвергнутый им стакан и сделала большой глоток. — Старина Хейс, — провозгласила она, — за ваше здоровье, и да хранит Господь вас и ваших собратьев. — Она кивнула в сторону занавески в дальней части комнаты: — Вы найдете его там.
Занавеска слегка колыхалась, словно под действием невидимого сквозняка. Детектив подошел поближе, отодвинул тяжелую ткань и оказался в задней комнате, не слишком отличавшейся от самой пивной: несколько грубо сколоченных деревянных столов; грязный пол, покрытый слоем пыли; два заляпанных окна, замазанных черной краской, — створка одного из них была открыта. Три молодых человека стояли в этом помещении, один сидел — все четверо бездельничали. Хейс знал, кто они такие. Перед ним стояли: Щебетун Тухи, мошенник, ловкий карманник, несмотря на то что одна рука и одна нога у него были парализованы; задиристый Курносый О’Пью, правая рука Томми; Боффо Сбитый Кулак — коренастый парень, похожий на шкаф, ударная силы банды.
А за столом с сильно попорченной ножом поверхностью, взгромоздив на него ноги и прислонившись к стене, под портретом Джорджа Вашингтона, сидел не кто иной, как сам Томми Коулман, и ухмылка на его лице выражала самодовольство.
Хейс по очереди оглядел каждого из бандитов, после чего приступил к беседе с лидером шайки.
Ни один из парней не отвел взгляда.
— Начальник, — произнес главарь банды.
— Мистер Коулман.
— Вы меня ищете?
— Верно.
— Я ведь не обделываю свои дела к северу от Ченел-стрит, так что ни один полицейский, даже главный констебль, не должен являться сюда, если дорожит жизнью и здоровьем своих близких, — проговорил Томми спокойно. Сыщик понадеялся, что фраза эта призвана произвести впечатление скорее не на него, а на свиту Коулмана.
— Да ну? — произнес Хейс.
— Я не бросаю слов на ветер, сэр.
— Да?
— Да.
— Ты знаешь, зачем я пришел сюда, Томми?
— А что, должен знать?
— Тебя видели у шотландской церкви.
Негодяй снова осклабился.
— У церкви? — Он покачал головой и взглянул на остальных. — Навряд ли.
Занавеска качнулась. В комнату вошла красивая девушка в ситцевом платье, такие носили торговки горячей кукурузой, не старше Томми, лет семнадцати-восемнадцати. С шеи у нее свисал деревянный короб. За нею семенила двухлетняя девочка в таком же наряде. Увидев Хейса, молодая леди резко остановилась и, отступив назад, прижалась спиной к стене.
Малышка пролепетала:
— Мама.
Сыщик внимательно оглядел мать и дочь и заметил в ребенке сходство с юным главарем банды. Такие же, как у него, рыжие волосы. Веснушчатый нос. Полицейский снова повернулся к Томми:
— Украли медную обшивку с крыши.
Лидер банды покачал головой. Потом осклабился, показывая крупные белые зубы с мутным коричневым налетом.
— Я металлом не промышляю. — Он пожал плечами. — Это местные ребята: «Мясники», «Истинные американцы» — скорее всего они…
— Не ты?
— Нет, не я.
Девочка пролепетала:
— Папа.
Томми обернулся и схватил дочку на руки. Когда он снова посмотрел на Хейса, главный констебль спросил:
— А как насчет Гудзона, побережья в Уихокене? Там ты со своими ребятами, случайно, не резвился?
В первые дни после обнаружения тела Мэри Роджерс пресса не слишком откликнулась на печальное событие — 29 июля «Коммершиал адвертайзер» напечатала лишь короткую заметку о преступлении: «В Северной реке обнаружено тело», — и больше ничего.
И только утром 1 августа 1841 года в «Геральд», принадлежавшей Джеймсу Гордону Беннетту, была опубликована статья, освещавшая трагическое событие.
«Убийство! Найдено тело продавщицы из табачной лавки» — так гласил заголовок.
Текст начинался следующим образом:
Девушка выглядела просто ужасно. Трудно было даже различить черты лица.
Она лежала на берегу, связанная веревкой, к которой прикрепили большой камень. На лице виднелись следы побоев, своим видом бедняжка напоминала мумию.
Кружевной чепчик, легкие перчатки, сквозь которые просвечивали длинные бледные пальцы, платье разорвано в нескольких местах — это было самое чудовищное зрелище, которое когда-либо открывалось человеческому взору.