Департамент iStar без проблем собирал общие данные о культурном потреблении, аудитории теле- и радиопередач, расходах на еду, предпочтениях в музыке, ежедневных передвижениях, основных интересах и взглядах населения, но ему требовалось уточнять детали. Бесы и информаторы переводили разговоры на темы, нужные компании, а специалисты iStar подслушивали их. Разговор в кругу друзей о любви, смерти, Боге или дружбе внезапно сворачивал в сторону, потому что информатор спрашивал ни с того ни с сего: «Тебе нравится галстук того политика? А его взгляды? Они тебе близки? Помнишь, сколько мирных граждан погибло восемь лет назад? А помнишь, где? Тебе было бы проще смириться с ростом потерь среди мирного населения, если бы ты чаще слушал поп-новости? У любимого руководителя есть милая кошечка по кличке Молли. Теперь он тебе больше нравится? А как насчет инвалидов? Тебе не кажется, что они забавные? Ты готов жить скромнее, чтобы о них лучше заботились? А что ты на самом деле думаешь насчет Мадонны?»

В тот день Индриди шел домой, и никто не обращался к нему бодрым тоном: «Добрый день, Индриди! Отлично выглядите сегодня!» – ведь у него не было денег на такую роскошь. Проходя по кварталу Ровабайр, он вдруг запел «Майскую звезду» на стихи Лакснесса. В этот момент песню подхватили все ревуны в городе: это была часть информационной стратегии перед общенациональной песенной кампанией, которая начиналась на следующей неделе. Песня раздавалась по всему городу, и было трудно понять, кто поет по собственному желанию, а кто нет. Ведь быть ревуном считалось непрестижным, и поэтому многие притворялись, что поют по своей воле, изображая удовольствие. В глазах прохожих Индриди превратился в жизнерадостную рекламу: в их линзах отображалось, как у него из головы выливаются потоком ноты, а в воздухе за ним весело реет:

– Пойте и радуйтесь! Общенациональная неделя песни начинается в понедельник!

Когда пение кончилось, Индриди чуть не плакал. У него только-только наметилась какая-то очень важная мысль, но тут началась песня, и он потерял нить рассуждения. Вся жизнь катилась псу под хвост, все перевернулось вверх дном: всего лишь несколько недель тому назад жизнь его была сладкой, как клубника, а любовь – золотой, словно мед; а теперь он уже не был уверен, что любовь ждет его дома.

Индриди не привык плакать

Индриди не привык плакать. Сказать по правде, у него никогда не было причин для слез. Жизнь его протекала гладко, почти совсем без забот, с тех самых пор, как он родился заново. Все считали, что Индриди – хороший мальчик. Кроме этого, о нем, пожалуй, нечего было сказать. «Индриди – нормальный парень», – говорили знакомые.

Индриди был хорошим, прилежным и сообразительным ребенком, он рос в прекрасной семье в изящно обставленном доме на окраине столицы. Ему повезло: своей жизнью он был обязан тому, что родился в эпоху этической неопределенности. Когда он появился на свет, родителям разрешалось, в частности, оставлять на хранение по две замороженные пробирки с запасными копиями эмбрионов каждого своего ребенка. Те, кто потерял ребенка, могли «оживить» его, родив заново «того же самого», и для этого существовали особые «врачи», которые предпринимали «меры по спасению» (пересаживали копию эмбриона китайским суррогатным матерям за границей, а потом на восьмом месяце перевозили их в нашу страну). 97 % родителей, потерявших ребенка, полностью преодолевали свое горе в течение двух лет, если прибегали к запасному экземпляру, – а вот те, кто заводил нового, продолжали горевать долгие годы или даже всю жизнь. Те, кто пользовался запасными копиями, официально не теряли ребенка: считалось, что он «чудом выжил», но по этой причине его дальнейшая жизнь откладывалась. Эксперименты показали, что в долгосрочной перспективе последствия выглядели как у родственников человека, утратившего память. На практике возрожденные просто не помнили о нескольких годах «предыдущей жизни» и взрослели на несколько лет позже. Но возрождением, как и любой новой технологией, конечно, злоупотребляли; как семьи, так и компании старались истолковывать правила шире. У некоторых родителей не возникало любви к запасной копии, да и родители Индриди, несомненно, вложили бы в него больше сил в первый раз, если бы его запасная копия не лежала в страховом агентстве.

Индриди не всегда был хорошим мальчиком. Нынешний Индриди являлся запасной копией самого себя, родившегося на пять лет раньше. Конечно, он не помнил этих лет, но родные показывали ему фотографии и видео, и иногда ему казалось, будто он что-то припоминает. Когда он родился в прошлый раз, то скоро стал самым кошмарным ребенком, какого только можно представить. Он не просто не слушался, но огрызался и ругался с первых своих слов. Его первое слово на домашней видеозаписи было «сука». Индриди все время врал, был агрессивен, легко поддавался дурному влиянию и вдобавок не терпел никаких возражений и, чуть что, закатывал истерику. Ему поставили диагноз: полностью аморален, эгоистичен, лишен эмпатии. Он оказался неспособен «сопереживать субъектам эмоций в своем окружении», как было записано в отчете консультанта страховой компании после планового визита, когда Индриди было четыре года. Мать стала пить и не занималась мальчиком, а отец работал от зари до зари на отгрузке в LoveDeath. Когда он возвращался домой, от него чаще всего «пахло деньгами» и он хотел «пообниматься», и тогда мама Индриди опрокидывала парочку двойных порций, чтобы притупить обоняние. Кроме того, у них не было никакого опыта воспитания детей. Когда ребенку исполнилось пять, страховая компания провела проверку и оценила их родительство как совершенно неудовлетворительное. Специалист из компании наложил результаты оценки на компьютерную модель и спроецировал на стену у себя за спиной:

– Как вы видите, нужно будет немалое статистическое чудо, чтобы спасти эту личность от дурной компании, пьянства, курения, вандализма и наркотиков, и никто не удивится, если он с раннего возраста пойдет по преступной дорожке. Он у вас ничего не крал?

Родители задумались.

– Он часто берет печенье без разрешения, – сказала мама.

– А однажды он тайком взял в магазине игрушек плюшевого кенгуру, и сработала сигнализация, – добавил папа. – Правда, это было полтора года назад.

Консультант по раннему развитию продолжил:

– Все показатели свидетельствуют, что дальше он покатится по наклонной. Вы все видите сами, в трехмерной графике.

– Ничего так графика, – заметил папа.

– Новая, – довольным тоном ответил консультант. Он нажал какую-то клавишу, и один из столбиков диаграммы зашевелился, отрастил руки и ноги и заплясал по экрану, а потом схватил соседнюю круговую диаграмму и запустил ею, как тортом, в лицо