девочка — я, и ненавидела ее. Я кидала в зеркало камни, чтобы уничтожить ее, но это было невозможно.

— Ты должна взять ее на руки и убаюкать, — говорила Дхумавати.

Иногда я видела себя со свиным рылом, пожирающую чужие запасы. Или себя с искаженной гримасой, стекающей изо рта желчью и полными ненависти глазами.

— Ты должна взять ее на руки и убаюкать, — говорила Дхумавати, — Ты должна узнать, зачем она нужна тебе, какое служение она выполняет.

Но я лишь кидала в зеркало камни и кричала:

— Убирайтесь!

16.

Все изменилось, когда я увидела Смерть, стоящую за левым плечом.

Как обычно, я перебирала кости, а затем стирала одежду Дхумавати на озере и всматривалась в водную гладь, чтобы разглядеть свои маски. И вдруг вместо масок увидела Ее.

Мгновение она смотрела в мои глаза, но этого было достаточно, чтобы расколоть мир на “До” и “После”.

Я больше не могла упиваться страданиями, наслаждаться вязкой жалостью к себе. У меня больше не было времени. Смерть в любой момент может положить костяную руку на мое плечо.

Я стала плодородной, и начала печь пироги, воспевая жизнь.

Я вернулась в подвал к зеркалу и укачивала на груди раненую девочку, свинью, нищенку, желчь и ненависть. А за моей спиной в зеркале отражались пепельная собака матери, оберегающая меня от страшных бед, и огромный каменный великан с лицом моего отца.

17.

Глубокой зимой в дом Дхумавати пришла Диана. Я напекла пирогов и заварила травяной чай. Мы сидели у камина на ковре. Я положила голову ей на колени, и она мягко гладила меня по волосам. Рядом Дхумавати мерно качалась в кресле и вязала чью-то судьбу. Она была похожа на добрую старушку, готовую каждого накормить из своих гигантских, свисающих до пола грудей, и лицо ее словно бы светилось изнутри.

— Мне кажется, что любить — это как гладить кота, — говорила Диана, — Ты гладишь его, потому что это в радость и тебе, и ему. Никто не гладит кота, зачем-то: чтобы кот потом сделал что-то важное или погладил в ответ. Или чтобы чувствовать свою ценность. Нет, гладить кота приятно — в этом всё дело. Маловероятно, что ты будешь гладить кота из чувства вины и глубокого долга. Никто не скажет: "Я такой плохой хозяин, должен лучше и больше гладить кота, и вообще всех котов на земле, а то как они проживут без ласки!". Просто хотеть— это легко и приятно, ты ничего не теряешь*.

Если бы я была котом, в этот момент я бы сладко урчала.

— Гладить кота — это уметь любить — продолжала Диана, — Не тискать, не дергать за хвост, а искать касание, что будет приятно вам обоим. Потому, что ты умеешь любить, поэтому и любишь*.

Я смотрела, как отражаются на ее лице игры пламени, и думала: “Какая же красивая! И столько любви в ней, и так много для меня. Неужели это все мне? За что?”

— Я осознала, — говорила Диана, наливая чай и разрезая горячий, дымящийся пирог, — что пребывала в детской иллюзии. Каждый из нас проходит путь от детства к зрелости. Что это за путь? Это дорога, на которой мы расстаемся с детскими иллюзиями и надеждами. Сказочные иллюзии нужны ребенку, чтобы выжить. Взрослого, более могущего человека, они ограничивают. Кто-то не может расстаться с фантазией, что смерть его не коснется, и что где-то для него есть вечный родитель. Другие пребывают в иллюзии, что нечто может быть тотальным. Они верят, что отношения можно построить, хотя их можно только строить, последнего кирпичика нет. Третьи не теряют надежды, что мир справедлив. Хорошие будут вознаграждены, плохие — наказаны*.

— В какой же иллюзии пребывала ты, Диана? — спросила я.

— В иллюзии, что я должна опираться только на себя, а полагаться на других значит стать слабой и неспособной выживать. Я верила, что мне не нужны другие. Если они есть — хорошо, но я не нуждаюсь в них, потому что должна сама себя поддерживать и сама справляться с трудностями. Теперь я вижу: это не так. В чем-то лучше опираться на себя, но так же мне МОЖНО нуждаться в помощи и получать ее. Когда я увидела это, мне стало доступно ценить участие других людей в моей жизни. Сейчас я признаю свою потребность в привязанности*.

Мы гугляли по зимней тропе и слушали, как под ногами скрипит снег, как птицы поют свои зимние песни. Сквозь хвойные ветви деревьев в Лес проникал свет, и мы подставляли ему свои лица и купались в солнечных лучах.

— Я предлагаю, — говорила Диана, — не говорить “погода хорошая” или “погода плохая”. Я думаю, такие суждения сужают нас, мы возражаем жизни. Гораздо лучше говорить: “мне холодно” или “мне хорошо, меня греет солнце”. Мы не можем изменить погоду, но можем изменить свое состояние. Если я знаю, что мне хорошо под солнцем, я остановлюсь и погреюсь под его лучами. Если мне холодно, я могу уйти в дом и сесть у камина или одеться теплее. Но я ничего не могу сделать с погодой, она не хорошая и не плохая. Она такая какая есть*.

— Ты как всегда видишь глубину — отвечала я, рассматривая узор на снежинке.

⠀

Я была счастлива в этом уютном зимнем мире, но все закончилось, когда в дом Дхумавати явился он.

18.

Издалека казалось, он приехал на вороном коне, но в реальности это была его черная мантия, сотканная из тьмы. Конь не был ни черным, ни гнедым — он был мертвым. Кое-где на его костях еще виднелось догнивающее мясо, пустые глазницы светились зеленым светом — таким же, как черепа у частокола Дхумавати.

Сам гость был худощавый, жилистый, сильный. Чуть моложе моего отца, со следами зарождающейся старости на лице. Одет весь в черное, сверху мантия из черного тумана. Увидел меня и остановился. Глаза в глаза.

Он привез Дхумавати свежие черепа и кости, целый мешок. Она велела мне разобрать кости, подать чай и приготовить ужин. Сказала, гость останется у нас на три дня.

Я наливала ему чай, а он неотрывно смотрел на меня так, словно хочет съесть заживо.

Через три дня он ушел, и я пошла вслед за ним.

Шанти скулила, рычала, пыталась оттащить меня за подол платья.

— Тише, Шанти, ну что ты…

Он остановился у ворот и сказал:

— Собака должна остаться здесь. Мы не можем взять ее с собой.

Я посмотрела в морские глаза Шанти и