всю Москву вора и грабителя Жоржа Комолого. Барченко рассказал о нем не все, потому что многого не знал. Даже в картотеке МУРа оказались собраны далеко не все сведения о похождениях прославленного Жоржа. Первый свой срок он мотал еще до революции, будучи малолеткой. В тюрьме начинал со «шпанки» – касты наиболее презираемой и гонимой. Но благодаря упорству и познаниям, почерпнутым из книг, которые его товарищи по камере не успели распотрошить на самокрутки, он выбился сначала в «игроки», а потом и в «храпы» – сословие куда более влиятельное и могучее. Помимо банды «попрыгунчиков», успел засветиться в налетах на музеи, а чуть погодя сколотил собственную команду, с каковой и познакомился злосчастный Найджел Ломбертс на Архиерейском пруду.

Жорж бросил извозчику серебряную монету и, насвистывая, зашагал мимо пустырька, где еще в прошлом году находился знаменитый цветочный рынок. Он помахивал тросточкой, не касаясь земли. Ничуть не запыхавшись, одолел крутой подъем и вышел на Рождественский бульвар. Пройдя мимо монастырских строений с кельями, переделанными под коммунальные квартиры и конторские кабинеты, он вошел в малоприметный дом без каких-либо опознавательных знаков, если не считать висевшего на углу фонаря с темно-красными стеклами.

Для непосвященных это был банальный жилой дом, но для большинства сытых и развращенных нэпманов не являлось секретом, что в тесных клетушках располагаются будуары куртизанок. Да-да, в сталинской Москве почти открыто действовали бордели, и «Мадам Люсьен» на Рождественском считался одним из элитных. Пальму первенства оспаривала разве что «Генеральша» из Благовещенского переулка, но Жорж предпочитал заведение «Мадам».

Он поднялся по лестнице и четырежды, с паузами, стукнул в обитую железом дверь. Ему отворили. На пороге выросла дородная тетка, наштукатуренная так изобильно, что ее пухлое лицо напоминало гипсовый барельеф. Пышные телеса утопали в затейливых кружавчиках, а в руке дымилась папироска.

– Георгий! – расплылась она в сдобной улыбке. – Давненько вы к нам не захафывали. Профу, профу!

Мадам Люсьен, а в миру Людмила Иннокентьевна Ремизова, переквалифицировавшаяся в бандерши из разорившихся купчих, не выговаривала ни одной шипящей, употребляя взамен звук «ф» – на нем ей, страдавшей, вследствие полноты, одышкой, было удобнее всего выдыхать.

Шаркая старушечьими пантуфлями, хозяйка провела посетителя в свою «приемную» – комнатку с кедровым бюро, завешанной балдахином кроватью и окном, заклеенным газетой «Возрождение». В хорошо знакомое помещение Жорж прошествовал, сохраняя независимо-вальяжный вид и постукивая тросточкой.

Мадам Люсьен закрыла дверь. Интерьер «приемной» вполне мог порадовать гоголевского Плюшкина: на стенах с разноцветными обоями там и сям висели аляповатые гравюры всех жанров – от лубка до пошлого подражания японскому гобелену, – а также кашпо с керамическими горшками, из которых торчали продовольственные карточки. Поверхность бюро загромождал всякий хлам: хрустальная пепельница со сколами, ржавый арифмометр, потрепанная книжонка из грошовой серии о сыщике Путилине, пудреница с портретом грудастой красотки, три засохшие розы и черт знает что еще.

– Фдем-фдем, а вы все не приходите… – тараторила мадам. – Грефным делом подумала: не попались ли на крюфок?..

– Типун вам! – оборвал болтовню Жорж. – Я спэшу.

– Понимаю, понимаю! Потехе фас… Вам, как обыфно, Фуру?

Фура, она же Шура, Шурочка, была маленькой слабостью несгибаемого апаша Комолого. Ради нее он и приходил в это гнездо разврата на Рождественском бульваре, в непосредственной близости от разоренного женского монастыря.

Жорж выпростал из портмоне банкноту с профилем короля Георга и небрежно метнул на бюро. Мадам Люсьен воззрилась на нее с недоумением.

– Это фто? Никак из Англии?

– Фунты стэрлингов, – снисходительно разъяснил Жорж. – Да вы не волнуйтэсь. Укажу нужного чэловэчка, он вам помэняэт по правильному курсу. Останэтэсь довольны.

Уже через четверть часа Жорж очутился в крохотной полутемной спаленке тет-а-тет с размалеванной блондинкой, обтянутой бесстыдно декольтированным платьем.

– Жоржик! – защебетала она умильно. – Как же ж можно так мучить меня? Я уж думала, тебя повязали…

«Еще одна Кассандра!» – подумал Жорж, припомнив читанный в Крестах обрывок книжки о троянской осаде. Дабы повернуть общение в более оптимистичное русло, он преподнес Шурочке зеркальце в оправе из черепахового панциря. Падкая, как сорока, на блескучие финтифлюшки, она схватила подарок и безотлагательно принялась смотреться в него, поправлять волнистые локоны, по-мартышечьи гримасничать. Жорж подождал немного, отнял зеркальце и повалил проститутку на кровать.

– Иди ко мнэ, моя кисонька!

Она сложила трубочкой напомаженные губки, закатила глаза с поволокой и, страстно дыша, разметалась на перине. Жорж проворно сбросил с себя костюм, остался в одних кальсонах до колен, залез на блондинку и принялся сочно чмокать ее в лицо и шею, последовательно подбираясь к двум округлостям, вздыбившим платье. Шурочка обнимала его белыми ручками, гладила по голой спине и старательно постанывала.

Вдруг, когда платье с гетеры было уже совлечено и брошено на стул, а Жорж, изнывая от желания, рычал, как голодный леопард, за дверью послышался тяжелый топот десятка сапог. Жорж мигом соскочил с предмета своего вожделения.

– Что ж такое, Жоржик? – томно проворковала Шурочка, лежа с полуопущенными веками. – Чего всполохнулся?

– Засохни! – прошипел Жорж и зажал ей рот потной ладонью.

Топот приблизился и затих. В дверь поскреблись.

– Георгий! – продребезжала испуганным фальцетом мадам Люсьен. – Простите, фто прерываю, но не могли бы вы на секундофку открыть?

Жорж жестом велел Шурочке молчать. Он потянулся к висевшему на стуле пиджаку, вооружился револьвером и наставил дуло на дверь. Шурочка в ужасе забилась под одеяло.

– Комолый, открывай! – донесся уже другой голос, густой и властный. – Угрозыск!

«Вынюхали!» – пронеслось в голове. Попался, как кур… Но ничего, мы еще посмотрим!

Жорж выхватил из боковых карманов пиджака стянутые проволочными скобами пружины – ими его научили пользоваться, когда водился с «попрыгунчиками». Отсюда, кстати, и прозвание банды пошло. Пружины позволяли совершать прыжки почти кенгуриные. И эффектно – публика с переляку в портки прудила, и эффективно – хоть с третьего этажа валяй, не убьешься, если умеючи. А здесь всего-то второй…

В дверь посыпались богатырские удары. Хлипкая, через полминуты вышибут. Но полминуты – это вагон времени!

Шурочка скулила под одеялом. Приобнять бы, утешить, но некогда… Жорж всунул босые ноги в лакированные боты, приладил к подметкам пружины, снял скобы. Он накинул пиджак, хотел и брюки натянуть, но тут дверь подалась, вдоль нее сверху донизу протянулась извилистая трещина.

Жорж в пиджаке, ботах