вместо головы и тела. Рука начала как-то проявляться в его сне, словно бы выдавливалась в окружающем пространстве, как гравировка на монете, она становилась более отчетливой, расталкивая своим присутствием зыбкие тени царящего вокруг сна. В засыпающем мозгу Роберта заворочались мысли, что этот сон слишком реалистичен, что касание руки слишком навязчивое, что ладонь горяча настолько, что обжигает его кожу. Его сознание будто бы приклеилось к этой ладошке и начало всплывать из глубоко сна, влекомое слишком очевидным жаром детской руки. Роберт заворочался на диване, его глаза приоткрылись и в сумраке комнаты с пляшущими на стене оранжевыми бликами огня он увидел, что перед ним действительно кто-то сидел и горячая ладонь на щеке была реальной. Мужчина дернулся, окончательно стряхивая с себя дремоту и огляделся, комната была пуста, только со стены на него смотрел мальчик с заплаканными, черными глазами.

7

Он проснулся от того, что кто-то тряс его плечо. Роберт открыл глаза и увидел нависшее над ним лицо Софи. Глаза ее были расширены и в сумраке комнаты, казались абсолютно черными.

— Роберт, у Питера сильный жар, я вызвала скорую помощь.

Мужчина рывком сел на кровати, все еще смутно понимая, что происходит он судорожно шарил ногами по полу, пытаясь найти тапочки, но так и не мог их нащупать.

— Это грипп?

— Я не знаю, вечером все было нормально, я утром встала в туалет и заглянула к нему. Он так тяжело дышал, как-то страшно сипел. — Софи сидела на кровати спиной к нему, ее голос дрогнул и прервался. Роберт услышал всхлипы.

— Все будет хорошо, я позвоню приятелю, он работает главврачом в одной очень хорошей клинике. Питера быстро приведут в порядок.

Он подсел к ней и приобнял ее, чувствуя, что обнимает скорее холодную статую, чем человека. Она резко поднялась, вырываясь из его рук.

— Пойду посмотрю, как он и соберу вещи.

— Да, конечно, я поеду с вами.

Роберт переодевался из пижамы в джинсы и кофту, когда услышал приближающуюся сирену скорой помощи. Он быстро спустился вниз и открыл парамедикам дверь, не дожидаясь звонка. Двое молодых мужчин поднялись в комнату Питера. Мальчик лежал на кровати, одеяло было скинуто в сторону, волосы мокрыми прядями прилипли к испарине лба, дышал он тяжело и хрипло. Один из парамедиков достал градусник и поднял руку мальчика, чтобы засунуть его подмышку, Питер тихонько захныкал, не открывая глаз, он едва двигал головой и рукой, и движения эти были вялыми и заторможенными. Градусник запикал на 39,7, после чего один из мужчин повернулся к Софи:

— Вы готовы ехать в больницу?

— Да, да. — прошелестела она безжизненно. — скажите, что это? Как он?

— Мы не можем поставить диагноз, возможно какая-то лихорадка, в больнице уже будут все тщательно проверять. Не беспокойтесь. Сейчас мы ему поставим жаропонижающее, чтобы остановить рост температуры и передадим врачу. Сколько ему лет?

— Десять.

Второй парамедик, осматривавший Питера, приподнял пижамную кофту, оголяя живот мальчика и замер.

— Пол, смотри.

Парамедик говоривший с Софи повернулся к коллеге, Софи и Роберт также приблизились к ним. Вся грудь и живот их сына были покрыты огромными красными пятнами, напоминавшими ожоги. Кое-где эти пятна переходили в скопления мелких водянистых пузырьков. «Высокая температура и кожные ожоги, симптоматика широкая…» — звучит голос Марка у Роберта в голове. Эрготизм, огонь Святого Антония.

— Боже только не это — прошептал Роберт. — куда его повезут? — уже громче произносит он.

— Ближайшая — Госпиталь Форест Хилл. На углу шестьдесят шестой и сто второй. — мужчины начали собираться. — носилки принести?

— Нет, мы так его донесем.

Позже в больнице Роберт озаботилась, чтобы Питера разместили в одиночную палату и не смотря, на огромный поток пациентов и общий хаос, творящийся в приемной и стационаре, для их сына все-таки нашли уединенное местечко. Питер продолжал пребывать в каком-то полусне, несмотря на то что температуру удалось сбить. Мальчик бледным призраком лежал на больничной койке, сливаясь с белой подушкой, такой же белой, как и его кожа. Роберт и Софи боковым зрением видят, как в палату открывается дверь, наполняя ее шумом коридорной суеты, мимо небольшого окошка выходящего прямо в коридор, постоянно проносятся люди, стучат каталки по плитке и эти звуки врываются в тишину палаты, через открытую створку двери.

— Миссис и мистер Стэнхоппер, добрый вечер. Я доктор Маккэвл. Мне нужно осмотреть Питера.

Софи, сжимавшая руку сына, безжизненно кивает и, с трудом разжимая пальцы, отпуская руку, пересаживается в кресло в углу комнаты.

Хмурясь, врач приподнимает край больничной робы, оголяя живот мальчика и долго осматривает странные высыпания на коже. Меряет температуру, светит фонариком в глаза, что-то пишет в бланк с историей болезни. Все эти действия, плавные и заученные, сопровождающиеся только легким шорохом халата врача и щелчками планшетки с больничным бланком, производят какой-то гипнотический эффект. Словно бы перед ними движется гигантский метроном и плавные движения маятника навевают сон на уставшее сознание родителей.

— Что он ел накануне? — тишину нарушает мягкий голос врача.

Софи встрепенулась в углу.

— Тоже, что и мы, запеченные овощи и фрикадельки с подливой. — ее голос звучит хрипло.

— Фрикадельки из какого мяса?

— Цыпленок.

Доктор Маккэвл задает еще несколько вопросов, и получая ответы, фиксирует их в бланке.

— Мистер и миссис Стэнхоппер, до получения результатов взятых анализов сложно ставить диагноз. По внешним симптомам это может быть как обычная ветрянка, так и вирус Зика. Завтра мы получим данные по крови и уже можем судить более точно о том, что происходит с вашим сыном. А пока, езжайте домой, примите снотворное и поспите, Питер под нашим полным наблюдением.

— Доктор, могу я остаться с ним? — спрашивает Софи.

— Да, конечно. Вы можете остаться, но только одна. Нахождение в палате обоих родителей будет неудобно и вам и нам.

Роберт сидел напротив и не сводил напряженных глаз с Софи, его взгляд беспокойно цепляется за бледный овал ее лица, замирает, прикованный к темным кругам под глазами. Он видит, как она сжимает в руке уже насквозь мокрый платок и ему безумно хочется подойти и обнять ее, но он не может заставить себя подняться с кресла. Роберт, тронутый уязвимостью и беззащитностью Софи, словно бы отступает в тень и на его месте поднимается тяжелая, темная фигура сильного и беспринципного Роберта, для которого любое сострадание — проявление слабости и может вызывать только раздражение. Мужчина почти физически ощущает, как он наполняется свинцом, словно кто-то заливает жидкий метал в литейную форму, бывшую его телом. Нечеловеческим усилием он приводит себя в движение, поднимается