с кресла, чтобы пожать врачу руку, мимолетно подумав, что свинец слишком хрупок и недолговечен, чтобы из него делать нерушимые статуи.

Когда все бытовые вопросы, связанные с пребыванием его жены и сына в больнице были решены, Роберт выходит на улицу, в серое, зарождающееся утро. Парковка у госпиталя пустынна, только кое-где он замечает движущиеся фигуры — уборщики лениво копошатся на прилегающей к госпиталю территории. Роберт рассеяно бросает взгляд на розовеющий горизонт и вызывает себе такси. В шесть утра, летя по свободным улицам, он едва осознает, где находится и каким маршрутом едет водитель, если бы злоумышленники сейчас решили похитить его, то вряд ли он смог бы дать им отпор. Его сознание погрузилось в спячку, а тело двигалось на автомате, желая только доковылять до кровати и погрузится в сон. Войдя в дом, из последних сил, он оставляет сообщение Присцилле, чтобы она отменила на сегодня все встречи и выключается, едва его голова касается прохладной подушки. Шестеренки и рычажки внутри с легким гулом замедляются и затихают, сон, мгновенно смыкает свои жвалы на его голове и легкий сумрак спальни перестает существовать.

Роберт стоит перед входной дверью своего дома, ярко светит солнце, он оглядывает пространство вокруг себя, взгляд ползет медленно и заторможено. В поле зрения Роберта появляется его рука, словно чужая, она ложится на позолоченную ручку двери и поворачивает ее, освобождая проход. Однако его взору предстает не привычный вид уютной гостиной, а черное, дымящееся пепелище. За белоснежным фасадом особняка раскинулось пожарище, с еще дымящимися и тлеющими остатками дорогих его сердцу вещей. Он скованный ужасом, переступает через порог и оглядывается вокруг, его взгляд выуживает из черноты и копоти предметы, которыми были обставлены комнаты, остатки картин, которые он с такой любовью покупал и размещал на стенах, это были его ценнейшие приобретения, теперь лежавшие на земле грудами пепла. У скелета лестницы, ведущей на второй этаж, он замечает сваленные груды тряпья, подходит ближе, и холодея приподнимает фрагменты обгоревшей ткани, видя под ними руку человека. Он откидывает ткань и падает на спину, раскрошив в труху остатки журнального столика. Это не тряпье, а обугленные тела взрослого человека и ребенка, они, заключившие друг друга в смертельных объятиях, навечно замерли в эпицентре пепелища. На остатке безымянного пальца взрослого тела он видит два кольца — обручальное и помолвочное, кольца какие носила Софи. Все вокруг начинает пульсировать черными вспышками, Роберт пытается кричать, но чувствует только, как открывается рот, звук же застревает внутри, замирает у основания его глотки. Он беззвучно плачет, касаясь обугленного тела Софи, которое превращается под пальцами в пепел и опадает на пол невесомой, черной пылью. Роберт в безумном припадке трясущимися руками пытается собрать пепел обратно, в Софи и в Питера, слепить из него свою жену и сына, но в сгоревшие останки не вдохнуть жизнь и на его черном от сажи лице, слезы прочерчивают белые, блестящие дорожки. А у кирпичной кладки камина на него смотрит с картины напряженное лицо мальчика и такие же искрящиеся слезы текут и по его чумазым щекам…

Он просыпается рывком. Лучи полуденного солнца пробираются в спальню, между неплотно задернутых штор и дрожат на полу бледно желтыми пятнами. Роберт бросает взгляд на часы, и тут же морщится, виски пронзает резкая боль. Двенадцать дня, пора бы собираться в офис. С каменной головой, он поднимается с кровати и тащится в ванную. Из зеркала на него смотрит красноглазый, пожилой мужчина с помятыми волосами. Надо же как нарушение режима сна-бодрствования преображают внешний вид, накидывает на лицо плюс десять лет. Удивительно. Холодной водой и чашкой кофе, Роберт старается вернуть себе свой прежний облик, однако кажется, что эти манипуляции бесполезны и он останется таким навсегда, ну или по крайней до тех пор, пока не постареет еще больше. Поджаривая себе яичницу, он обращает внимание на мигающую лампочку на автоответчике и нажимает кнопку, чтобы прослушать сообщение.

«Роберт, это Софи, Питера увезли на обследование, сказали результаты анализов будут ближе к вечеру. Пришли кого-нибудь со сменным бельем, возможно мы здесь останемся еще на какое-то время», — она замолкает, но не вешает трубку, будто бы хочет сказать еще что-то и не решается, «пока» — раздается дрогнувший голос и звонок разъединяется.

Завтракая, он звонит их помощнице по хозяйству и просит ее заняться вопросом сбора и передачи вещей в госпиталь.

Когда Роберт выезжает в офис, часы показывают уже час дня. Он чувствует беспокойство за сына, какой-то неприятный осадок из-за реакции жены и даже такой яркий, солнечный день не может осветить черноту его мыслей. Черные мысли, черные дни, действительно, как бы он не верил в это дурацкое проклятие картины, черная полоса началась именно в тот момент, как картина появилась в их доме. Роберт постоянно прерывает эти мысли, ругая себя за нерациональность, но они то и дело прорастают в его голове новыми, зловещими побегами. В этом гипнотическом состоянии, опасно управляя машиной, он набирает номер Марка.

— Алло. — вылетает из динамика голос друга.

— Марк привет. — Роберт не узнает свой глухой, сиплый голос.

— Роберт? Что-то случилось? Ты заболел? — беспокоится Марк.

— Нет, нет, со мной все в порядке. Это Питер. Питер сильно заболел, мы отвезли его в госпиталь ночью.

— О боже, что с ним? Я могу что-нибудь сделать?

— Врачи пока не знают. Говорят, что какая-то лихорадка. Но, вспоминая твой рассказ, это очень похоже на то, что случилось с Моник. — Роберт произносит это и чувствует, как его начинает трясти.

Он сворачивает на обочину посреди шоссе, благо в середине дня трасса совсем не загружена и откидывается на спинку сидения. Стальные тиски начинают медленно сжимать его грудь, мешают дышать, перед глазами замельтешили мелкие, черные пятна, и вскоре все перед глазами перекрывается живой, пульсирующей чернотой. Он хватается за голову, пытаясь взять себя в руки, но не может унять бьющую его дрожь, она неконтролируемо пронизывает все его тело словно электрический ток, скручивает мышцы до спазма. Он, пытаясь расслабить челюсти, начинает реветь, словно дикий медведь, которого разбудили от спячки.

— Роберт, Роберт ты слышишь меня? Где ты находишься, скажи, я сейчас же приеду. — отдаленно слышит он голос Марка, который прорывается к его сознанию словно сквозь плотное одеяло.

Мужчина обводит мутными глазами пространство, чтобы определить, где он

— Я у сквера Томаса Дэйви, съехал с Борден-авеню, на аварийке. — выдыхает он.

— Я еду, дружище, дыши, держись, похоже это паническая атака.

Он как будто отключается, погружаясь в этот мутный, непроницаемый кисель. Из какой-то другой жизни