сфокусироваться на предметах. Наконец, на электронных часах он разглядел крупные зеленые цифры — 04:12.

— Твою ма-ать…, — сиплым голосом произнес он в пустоту.

Включив свет он осторожно прошел в комнату к деду. Никого нет. Собравшись с силами, Петя накинул на себя фуфайку и вышел во двор. Еще несколько минут он не решался войти в хлев. Наконец, медленно подойдя к калитке и отодвинув засов, на стене он нащупал выключатель.

Его охватил страх и ужас. На полу лежало тело с начисто выеденным лицом, обгрызанной шеей и по локти сожраными руками. Одежда в этих местах была в клочья разорвана. Кровавое месево устилало весь хлев. Свиньи рядом довольно хрюкали.

Петя сел на хлипкий табурет стоящий в углу и просто не верил в то, что видел перед собой.

Как выходить из ситуации? Что теперь делать? — Только эти вопросы звучали в его голове. Сожалеет ли он о произошедшем? — Конечно нет. Дряхлая тварь. Он заслуживал своей участи, за всю травлю, за все слова и действия, за все свое отношение. Он не имел никакого права на все это. Он — не человек, он — скотина.

Последняя мысль пришлась Петру по душе.

Метнув безумный взгляд на объеденное свиньями тело, он встал и отправился в сарай. Вернувшись с пластиковым ведром, в котором лежали топор и нож для разделки, он расстегнул всю одежду на трупе и приступил к разделке. Срезал куски мяса и расправлялся так, как не раз делал это с тушами свиней.

— Хилый боров. Немного с тебя проку. И все равно я тебя сожру, как скотину.

Уже светало. Рубленое мясо свалил в кормушку. Теперь свиньи долго будут сыты. Всю грязь с пола собрал совковой лопатой и свалил в выгребную яму. Размазал все по хлеву. Да и черт с ним, затрется. Несколько кусков мяса отнес в морозилку.

Теперь он один, не только в доме — во всем мире. Родных нет, соседи обходили стороной, спасибо имиджу деда, ведь как подонок он вел себя не только дома. Друзья никогда и не появлялись — одноклассники всегда сторонились чушку Петю, и уж тем более тогда, когда его лицо стали обезображивать морщины, а пальцы рук подагра. В сложившейся ситуации все-таки это играло на руку — никому дела до них не было.

Несколько дней Петя жил в том же привычном ему темпе. Все также ухаживал за свиньями. Они, к слову, свою работу выполнили великолепно. В хлеву не осталось ни следа от былых событий.

Макароны «по-флотски», также к слову, были не очень аппетитными, но по вкусу не отличался от свинины. Но ел их Петя охотно, с остервенением.

Днями сидел в доме со старым телевизором, который не особо то и смотрел. Тот балаболил в комнате как сумасшедший дед — не заткнешь и никуда от его взгляда и ворчания не денешься. Но Петя был даже рад этому. Пусть ворчит. В тишине становилось слышно себя, а так становилось еще хуже.

По вечерам он провожал закаты. Все более на деревню спускалась осенняя прохлада. Мир замирал.

Болезнь же брала свое, состояние и самочувствие ухудшалось. Временами становилось тяжело дышать, суставы гнулись все медленнее с более изнурительной болью, волосы и зубы редели.

На вторую неделю к общему недомоганию добавились мучительные кошмары. Словно вперемешку с реальностью, сквозь сон он слышал шаркающие звуки тяжелых тапок, кашель, бубнение. Которую ночь словно наяву он видел в дверном проеме комнаты едва различимый силуэт ненавистного ему деда, на лице которого застыла безобразная улыбка, растянутая от одной скулы к другой.

Так сон ушел вовсе. Проваливался в него ненадолго, просыпался в поту, а потом глаза в потолок лупил.

Мысли в голову лезли. Дед покоя ему и после смерти не давал, все в доме источало его зловоние, словно запертое в клетке гниющее нутро.

Петя ловил его незримое присутствие в предметах, звуках старого дома, а главное — внутри себя. Но заглядывая внутрь испытывал ли он досаду? — Нет. Было ли ему жалко? — Нет. Хотел бы он все изменить? — Никогда.

Покоя бы. Хоть ненадолго. Но увы, нет. Что-то вытравляло его, продолжало душить, не давало ни на минуту остаться самим собой.

Одним утром, после проведенной практически бессонной ночи, с рассветом Петя поднялся с постели. Умывался, зубы чистил. Еще один выпал. Кровь в раковину закапала. Прополоскал рот, обтерся полотенцем. Посмотрел на себя в висящее над умывальником зеркало. С него глядел дед — жутко, пронзающе.

Не поверил. Тер глаза до цветных кругов, лицо трогал. Мельком взгляд бросал в порепанный зеркальный мир — дед щурился.

Зрение садилось, но все же настолько обманывать не могло. Состарился сильно, да так сильно, что все черты убитой суки в себя взял.

Прошел в зал, уселся в кресло перед выключенным телевизором. Там в отражении тоже смотрел на него дед. Измором его брал, изводил, выкручивал, не оставлял наедине, безмолвно продолжал травить своим ядом, всю злобу транслировал.

Стало мучительно больно. Все кажется уже понял, решение принял. Что это за жизнь такая — старость и мучения терпеть, одиночество? Чего ради страдать, ради кого просыпаться и к чему стремиться? К чему смиряться и для чего? Для кого изнурять себя, терпеть? Встал тихо, вышел во двор в чем был, дверь за собою закрыл.

Холод пробирал до костей. Оцепеневший мир оставил последние попытки на жизнь, приготовился к убивающей мерзлоте сам, сбросил листья, умерщвлил зелень, замер.

Петя прошел в хлев, посмотрел на голодных свиней, ждущих очередной порции каши, довольно похрюкивая.

Взял висящий на гвозде пистолет и приставил ко лбу.

* * *

Почтальонка постучала в окно — ответа не было. Простояла долго, прислушивалась. В доме жизни не было. Было странно, ведь обычно пенсионер всегда ее ждал с утра в день пенсии. Дверь заперта. Но делать было нечего, видно ушел куда, развернулась и пошла дальше — в другой раз приду.

Через день снова пришла — тишина. Пошла к соседям выяснять, видел ли кто, может что случилось. Они руками пожимали — несколько дней не видели деда-отшельника точно.

Еще до приезда полиции соседи