Девочка отпустила его руку и похлопала ладонью по каменной облицовке.

— Знаешь, что это? Купель, ванна для грешников. Грешники аж в очередь выстраиваются, просят-умоляют: ой, пожалуйста-пожалуйста, пускай священник окунёт нас в святую воду, а то мы ужасно страдаем оттого, какие мы стали нехорошие! Священник их окунает, прямо в одежде, потом вылавливает, и — о-па! Они заново родились. Все из себя посветлевшие, как монетка после кока-колы.

— Угу, — сказал Вар. Его рука в том месте, где девочка её держала, была ещё тёплая. Ему даже казалось: может, она немного светится. — Волшебная ванна.

— Не-а. Не волшебная. Потому что недели не проходит — а они уже вернулись обратно в «Грот», и пропивают последние деньги, и за квартиру нечем платить, а дома бьют детей — короче, то же самое, что было до купели.

Вар украдкой взглянул на свою руку. Она не светилась, но немножко гудела — может, светилась изнутри? Он сунул её в карман, чтобы сохранить ощущение.

— А ты откуда всё это знаешь?

— Моя тётя ходила сюда каждое воскресенье, пока они не гикнулись.

— Пока не… что?

— Ну, пока у церковников не кончились деньги. Они перестали за всё платить, ещё в январе. И банк их отсюда вышвырнул.

— Ладно, с церковниками понятно. А здание-то зачем было рушить?

— Уолтер говорит, это чтобы тут не завёлся наркоманский притон. Или ещё чей-нибудь.

— Что за Уолтер?

Девочка повела плечом в сторону бара «Грот».

— Бармен.

— Ты, что ли, в бар ходишь?! — Конечно, не надо было так изумляться, но вопрос вылетел сам собой, Вар не успел прикусить язык.

Девочка обхватила голову руками и выразительно застонала.

Вар, сгорая от стыда, поспешил сменить тему.

— Ладно. Зато в этих развалинах наверняка осталась куча всяких ценностей.

— Не-а. Ещё до того, как рабочие приехали сносить, люди из церкви сами забрали всё, что у них тут оставалось.

— А это ты откуда знаешь?

— Видела. Они же снимали крест, подгоняли пикап, грузили. Такое трудно не заметить.

— Десятый круг!

Вар вскинул голову. Оказывается, он ещё три круга пропустил, осталось два.

Девочка, проследив за его взглядом, кивнула.

— Пора, да? — Голос у неё был довольный.

— Ну я пошёл.

Когда он проходил мимо девочки, случилось странное. Вар отразился в её зеркальных очках.

И какой же он был жалкий — тот, кто смотрел на него из двух этих зеркал. Ты, что ли, в бар ходишь? Позорище.

Ага, обе машины стоят перед домом: мамина и рядом папин пикап.

Хорошо. Значит, сейчас он скажет всё, что нужно, сразу обоим родителям — и баста. Выше голову, шире грудь, смело вперёд.

— Я попробовал. Это было ужасно. Ни за что больше туда не пойду, — ещё раз прорепетировал он, стоя на крыльце.

Прямо перед ним ящерка выскочила на последний солнечный пятачок и принялась быстро-быстро отжиматься от нагретого бетона, словно приветствуя его уверенное заявление. Не то чтобы Вар так уж любил ящериц с этими их вакуумными присосками, но с точки зрения термодинамики ящерицы — это, конечно, нечто. Они обожают греться на солнце, но если что, обойдутся и без него. Могут жить с горячей кровью, а могут с холодной.

— Всё. Больше я туда ни ногой, — повторил он для ящерки. И, отперев дверь, вошёл в дом.

Из-за закрытой двери родительской спальни доносились приглушённые голоса.

У них дома всё за закрытыми дверями, это у родителей такой метод воспитания. Когда он был маленький — ладно, пусть; но теперь ему всё чаще хотелось, чтобы родители просто говорили ему всё как есть.

Он подошёл к родительской двери, собрался постучать. Глянул на свои костяшки — и вдруг вспомнил: девочка держала его за руку.

Нет, не совсем так, не держала. Она только ухватила его за руку. И вдобавок ужасно на него злилась. Был бы у него ошейник с поводком, она бы, наверное, ухватила его за этот поводок, вместо руки.

За дверью опять послышались голоса.

— …притом совершенно антисоциальный, — услышал он. — Нет, ты представляешь, он обещал мне заплатить! Это чтобы я разрешила ему не ходить в лагерь.

Вар опустил руку. И стал слушать дальше.

— …и это сейчас, когда моя мама в больнице… ну почему? Господи, был бы у нас нормальный ребёнок, а?

Вар попятился. Лицо его горело; но то, что находилось всегда у него в груди, — душа? — сжалось от холода. Как сердце ящерки, лишённой солнца. Он медленно побрёл по коридору. В кухне он сел за стол и открыл какую-то игру на компьютере. Как сделал бы любой нормальный ребёнок.

Наконец появились родители.

— Что с твоим коленом? — Папины брови тревожно вскинулись.

— Ничего. Всё в порядке. — Вар встал и откашлялся.

— Ты кашляешь? — спросил папа.

— Нет. Короче, насчёт лагеря.

Мама выдвинула ящик стола и порылась в аптечке. Достала леденец от кашля — мёд с лимоном форте — и начала разворачивать.

— Мам, мне одиннадцать с половиной. — Вар со стоном оттолкнул леденец и ещё раз прочистил горло. — Я попробовал. Это было…

Мама закусила губу. Вару было больно смотреть на её встревоженное лицо — и он отвёл глаза.

— Это было…

Тут мама сглотнула. И вот этот глоток всё и решил.

Потому что это страшно тяжело. И страшно ответственно.

— …было нормально, — договорил он почти не дрогнувшим голосом.

И поднял глаза.

— Ну вот, видишь, — вздохнула мама, сразу успокаиваясь.

Папа улыбнулся.

— Просто надо было попробовать.

Вар кивнул. И то, что находилось всегда у него в груди, чуточку разжалось.

На следующий день, когда мама высадила Вара перед входом, он махнул ей рукой и сделал несколько шагов к двери — как нормальный ребёнок. Но когда мамина машина отъехала, он остановился. Миссис Санчес сказала, что он может приходить в любое время, когда захочет. А он пока ещё не хочет.

Неспешной походкой он направился к дубу, дождался, когда поблизости никого не будет, закинул рюкзак в развилку, потом забрался сам. Просто посмотреть.