обелить. Поэтому Александр Иванович страшился что-либо говорить не в защиту цесаревича. Недаром же он глава Тайной канцелярии. Стыдно было бы не понять ход мыслей государыни, которые разделяли и многие при дворе, направленный на прощение наследника. Да и не был Петр Федорович обвинен ни в чем, там присутствовали иные нюансы.

Сегодня же Александр Шувалов докладывал, что было сделано для того, кабы возвеличить императрицу в глазах подданных, чтобы общественное мнение не судачило о необходимости смены власти, чего и ранее не было, но тут государыня перестраховывалась.

— В гвардии заменены командующие. Те, что прошли проверку, остались на местах, с каждым офицером состоялся разговор. Также гвардейцам повысили жалование и был назначен человек, который будет следить за тем, чтобы задержек с выплатами, как и с довольствием не было. Гвардейцы оценили улучшения. На флоте также произошли некоторые подвижки в чинах, и люди, что получили продвижение, знают о Вашей милости к ним. Проводится ревизия Кумпанства цесаревича с Никитой Акинфеевичем Демидовым. Работа там идет, но ничего крамольного супротив трона нету. Казаки, что завсегда при цесаревиче, были частью отправлены по полкам на службу, а часть ушла на Дон. Казаки заверили в верноподданичестве и говорят, что не станут больше, чем ранее это делали, принимать беглых крестьян, — Александр Шувалов перевернул лист бумаги.

— Ты мне эти бумаги оставь, я почитаю после. Скажи сам: он меня смещать будет? Смуту учинит? — Елизавета «впилась» взглядом в главу Тайной канцелярии.

— В том то и дело, матушка, — Шувалов вынул листы из папки и отложил их ближе к императрице. — Прямо ничего не указывает на то, что цесаревич что-то готовил, чтобы пошатнуть твой законный престол. Он поступает так, будто в ближайшее время станет императором, и уже работает по своему разумению на благо Отечества. Стал столь влиятельным, что мог бы и попробовать что-то сделать. В армии его почитают, так и есть, но и много ругают. И о том, что военные считают добрым начинанием, говорят, что добрый племянник у государыни, а коли ругают, то говорят, что матушка уразумит еще наследника. Ты, государыня, для всех, словно мать будущего императора, не слышали крамолы на то, что тебя сместить нужно. Да, в трактирах кричать могут разное, и мы все проверяем, но дураки на Руси никогда не переведутся.

— А ранее ты пел иное и про кабаки, и про те песни, что там кричат! А нынче ты сам, Александр Иванович, за то, чтобы я не страшилась измены от Петра Федоровича? — задала вопрос императрица, уже приняв решение.

На самом деле решение было принято значительно раньше. Елизавета Петровна даже ощущала вину перед Петрушей. Ей уже неоднократно докладывали, ибо вопросы двора и поведения в обществе занимали главное место во внимании государыни, что Екатерина Алексеевна стала вести себя неподобающим образом. Великая княгиня всё чаще ездит верхом в мужском седле, ходит на офицерские собрания в гвардейские полки. Уже это существенный моветон, но она еще предстает перед гвардией только лишь в сопровождении двух фрейлин. Можно было подумать, что именно она и строит козни против престола. Но, во-первых, никаких разговоров на таких посещениях не ведется, как и ни с кем отдельно Екатерина не общается, приносит хмельное да мясо гвардейцам и уходит. Во-вторых, это же глупо Екатерине как-то надеяться на престол, особенно при живой императрице и наследниках. А из власть имущих с женой наследника якшается только канцлер Бестужев и то, как предполагает Александр Иванович, по делам английской протекции. Взносы в казну от торговли с Англией за последние месяцы настолько увеличились, что государыня старается закрывать глаза на любые козни островитян.

Вину Елизавета чувствовала и по другой причине: Екатерина изменяет мужу. Удаление Петра Федоровича и их ссора перед этим, повлекли за собой углубление кризиса в отношениях наследника и его жены. Проблемы назревали и ранее, но постоянного любовника шельма Катька себе не позволяла. Императрица как-то упустила ситуацию, была уверена, что Екатерина поедет вслед за мужем. Но та постоянно оттягивала момент отъезда, прикрываясь детьми и желанием быть если не с ними, то рядом. А потом появился этот лощёный поляк Анджей Иероним Замойский. Тайной канцелярии удалось только констатировать сам факт связи Екатерины с дипломатом английского посольства. Скорее, конечно, польским дипломатом, который приехал решить проблему Барской конфедерации. Были страхи в среде польско-литовских магнатов, что Россия станет мстить за нападения на русские обозы во время русско-турецкой войны.

Весь двор обсуждает теперь, как именно поступит Петр Федорович. Самое худшее в ситуации то, что любой поступок негативно скажется на Петре и всей семье. Если он простит и станет относится к жене, как ранее, сочтут слабым и рогоносцем. Ну, а станет жестко действовать, так обзовут дикарем и удостоят порицания, как непросвещенного наследника.

Елизавета успокаивала себя тем, что устранить подальше от двора цесаревича было нужно. Назрела необходимость проверить, не направлена ли его деятельность против Елизаветы. Сейчас же стало ясно, что престол крепок, как никогда. Победы русского оружия связывают с императрицей. Петра Федоровича также считают одним из творцов побед, но он воспринимается, как патриотичный денежный мешок, растрачивающий свои деньги на строительство флота и армии. Ну, и считается, что наследник учился на войне, перенимал опыт славных полководцев. Такую легенду подтвердили и в газете с журналом. Удивительно, что Екатерина, которая так и занимается редактурой журнала, ничего не имела против принижения заслуг мужа, и даже сама написала статью с восхвалением гения полководцев и «руководящей роли императрицы».

— Так что посоветуешь, Александр Иванович? — Елизавета повторила свой вопрос, так как задумавшийся Шувалов затягивал с ответом.

— Думаю я, матушка, что лучшим будет его подержать вдали от двора, но не в ущерб титулу и чинам, также и делам его, — задумчиво ответил глава Тайной канцелярии.

— Алексашка! Ты не тяни, сказывай, что предлагаешь! — сказала Елизавета, проявляя нетерпение.

— Бают люди, что Василий Яковлевич Левашов, градоначальник московский, зело худо себя чувствует. Медикусы сказывают, что сердцем слабый [в реальной истории главнокомандующий московскими войсками В. Л. Левашов, выполнявший и административные функции, умер весной 1751 года].

— Ну? Чего замолчал? — уже начиная гневаться спросила государыня.

— Отчего, матушка, не поставить цесаревича во главе Москвы? — выдал наконец свою мысль Шувалов.

Теперь уже не спешила отвечать Елизавета. Да она и не обязана была это делать. На первый взгляд, государыню устраивало такое решение вопроса. Но что делать с московским дворянством, которое способно и воду помутить, а тут рядом наследник престола? Между тем императрица понимала, что ее больше обуревают эмоции, чем разум. Нельзя же бояться всего и всех.

— Так и поступлю. Отправь, Александр Иванович, кого посмышленее, чтобы привез Петрушу, да только объяснил племяннику все, а то Петр Федорович может и наговорить чего лишнего и мне, и еще кому… Петра Румянцева и отправь, они приятельствуют. Петр Александрович пусть и за девицами волочится, но муж разумный. Вот он и подговорит цесаревича правильно поступить, — повелела государыня и улыбнулась: решение проблемы ей показалось удачным.

*…………*……….*

Царское село

13 декабря 1750 года

— Степан Иванович, искренне рад Вас видеть, — сказал я, приветствуя Шешковского.

Я действительно был рад его видеть, тем более, когда мой человек, не побоюсь этого слова, соратник, входил во дворец в Царском Селе не с заднего входа через подкупленных людей Разумовского, а с парадного, на всеобщем обозрении. Подобного допустить не могли не только сами казаки Разумовского, но и другие заинтересованные люди и службы. Уверен, что соглядатаи Тайной канцелярии, может, не на постоянной основе, но некоторыми набегами в месте моего заточения появлялись. Они точно были, даже и по сусалам разок получали.

Если Степан Иванович приехал вот так, открыто, значит, случились какие-то подвижки и изменения в моей судьбе. Это было бы очень даже вовремя, так как я уже начинал разрабатывать планы, как мне отсюда выйти. Рискованные планы, нужно сказать, которые при некотором видоизменении можно было переориентировать на другие судьбоносные и для меня, и для Российской империи направления.

— Ваше Высочество, государь-цесаревич! — в этот раз я не хотел одергивать Шешковского и указывать ему на то, что позволил обращаться по имени отчеству.

Я тоже человек, и ничто мне не чуждо, как и некоторая порция если не лести, то чинопочитания, даже от того, кто