Мало-помалу я вновь обрела независимость, которой располагала до замужества. Довольно часто, когда Трефилов был занят на посольских приемах, мы с Натальей отправлялись гулять по Парижу. Кабаре «Черный кот» стало одним из наших любимых мест, и мы славно проводили там время. Алексей, вероятно, не одобрял наши отлучки, но не осмеливался упрекнуть меня: ему было известно о том, какое влияние оказывает Наталья на полпреда. Я сильно привязалась к своей новой подруге и испытывала раздражение от того, что не могла болтать с ней по-русски, и, когда в торгпредстве открылись курсы русского языка, я записалась на них с большим энтузиазмом. Увы, уже через несколько дней я потеряла к занятиям всякий интерес и ушла, убежденная в том, что этот язык мне недоступен. Я ни за что не поверила бы, если бы кто-нибудь сказал мне тогда, что через несколько лет русский станет мне почти родным.

Меня удивляло одно обстоятельство: сотрудники полпредства никогда не пели. От мужа, мадам Кестер и их друзей я слышала (и могу это подтвердить), что русские очень хорошо поют, и их песни, часто грустные, мне необычайно нравились, хоть я и не понимала слов. На рю Гренель я слышала только, как немногочисленные французские сотрудники полпредства исполняют «Интернационал». Впрочем, чаще всего они пели неискренне, скорее желая продемонстрировать рвение, нежели выразить чувства.

В июле 1928 года произошло событие, так и оставшееся для меня загадкой. Рассказываю о нем потому, что оно свидетельствует о добром расположении ко мне полпреда. Я была занята в торгпредстве, когда мне позвонили из полпредства и сказали, что меня требует Довгалевский. Полпред сообщил, что к нему должен явиться с визитом некий важный французский политик, и попросил, чтобы именно я приготовила кофе и подала ликеры в Розовой гостиной. При этом он взял с меня обещание никому не рассказывать об этой встрече. Подавая кофе, я узнала посетителя. Это был Аристид Бриан[16]. Он производил впечатление пожилого, уставшего и не совсем здорового человека. Бриан курил сигарету, зажмурив глаза. Пока я их обслуживала, они не произнесли ни слова. Я никогда и никому не рассказывала об этой встрече, даже мужу, но сейчас, когда Довгалевского и Бриана нет в живых, это уже не имеет значения.

В 1929 году в полпредстве появился молодой человек, сразу завоевавший всеобщую симпатию. Звали его Григорий Беседовский[17], он был военным атташе и прибыл из Токио, где занимал тот же пост. Чуть за тридцать, среднего роста – он мог показаться непримечательным, если бы не его неистощимое остроумие. При встрече со знакомыми он обязательно отпускал какую-нибудь шутку. Беседовского можно было узнать издалека: он носил кепку «по-ленински», на затылке. Квартира, где он жил с женой и двенадцатилетним сыном, располагалась на третьем этаже, прямо над апартаментами посла.

Беседовские часто бывали в гостях у второго секретаря полпредства Гельфанда[18] и его жены. Вскоре по полпредству стали ходить слухи о военном атташе. По крайней мере, об одном можно было сказать с уверенностью: с момента своей последней поездки в Москву Беседовский начал вызывать подозрение. Кроме того, нельзя было не заметить, что с ним из СССР приехали странные люди, которых все сторонились. Я в то время еще не знала, что это агенты ГПУ. Беседовский часто не ночевал дома, о чем его жена-полька поведала своей подруге мадам Гельфанд, а та, в свою очередь, поделилась этой историей с мужем. Гельфанд посоветовал жене не вмешиваться не в свое дело. Позже я поняла, что Гельфанд был доверенным лицом Беседовского и наверняка знал о его планах.

Однажды в полдень ко мне зашла вконец обезумевшая Наталья Смирнова: она только что стала невольным свидетелем яростного спора между полпредом и Беседовским. При виде молодой женщины они тут же смолкли, и Довгалевский грубо отослал свою секретаршу, что было на него не похоже. Мы с Натальей долго думали, пытаясь понять, что все это значит. Я рассказала об инциденте Трефилову, но он приказал мне помалкивать и не забивать голову мыслями о военном атташе, что, разумеется, лишь удвоило мое любопытство.

Как-то вечером, примерно в шесть часов, проходя по посольскому дворику, я столкнулась с Беседовским, на нем был темно-коричневый костюм и кепка того же цвета. Впервые этот очаровательный и общительный человек прошел мимо меня, не сказав ни слова. Однако я успела заметить глубокую царапину на его правой щеке. Каково же было мое удивление, когда на следующее утро я прочла в парижской газете о том, что той ночью Беседовский бежал из полпредства: ему удалось оторваться от преследователей и перебраться через смежную с посольством Италии стену. Уверена, что из посольства он мог бежать только через маленькую дверь в стене сада, прямо напротив окон кухни квартиры Довгалевского. Меня тут же охватило беспокойство: что будет с женой и сыном Беседовского? Вскоре я узнала, что беглец обратился к французским властям с просьбой предоставить ему убежище и предпринять необходимые шаги для воссоединения со своей семьей. Три дня спустя, в четвертом часу, французские полицейские явились на рю Гренель и вызволили мадам Беседовскую с сыном.

С этого момента мои глаза стали открываться. Я хотела, чтобы мне кто-нибудь объяснил, что сделал Беседовский, но сталкивалась только с каменными лицами и всеобщим молчанием. Казалось, будто кто-то отдал приказ, и никто не осмеливался делать даже малейшие намеки на эту историю. Сотрудники ГПУ, казалось, удвоили свою бдительность. Атмосфера на рю Гренель становилась невыносимой. В довершение всего несколькими неделями позже меня исключили из штата торгпредства, и я была вынуждена проводить все время в стенах полпредства. Однако, несмотря ни на что, я все еще любила мужа, ошибочно полагая, что, пока он поддерживает меня, со мной все будет в порядке. Более того, так как я не отказалась от французского гражданства после замужества, я была уверена: что бы со мной ни произошло, французское правительство меня защитит. Я ошибалась.