После этого перешла на латынь и напомнила Аргуту, что частные уроки фехтования — это одно, а полноценное ученичество — совсем другое. И посоветовала раз и навсегда решить этот вопрос с родителями…

— Так что, нам обратно к Гулидиену проситься? — печально спросил Ивор, который уже свыкся с мыслью, что стал человеком государственным. Почему-то возвращаться в прежний беззаботный статус крепкого хозяина не хотелось. — Или к Рису? Будет не принцем, а королем!

Еще утром Немайн сказала бы: да! Одно дело — получить землю под застройку, другое — область в управление. На второе она не подписывалась. Но два мешочка с деньгами, взятыми под дело, перевешивали личное хотение. Впрочем, тут стоило подумать.

— Не обязательно, — заявила она. — Но король ведь не только от потусторонних сил защищает? Есть и другая работа?

— Не только.

— Тогда так… Сейчас я закончу занятия с учеником. Приду домой. Поем. Посплю. И часов через шесть буду свежая и умная. Тогда все и обсудим? Договорились?

Ивор и этому был рад. По крайней мере, что-то определенное. Эйра между тем продолжала длинное рассуждение о глупых рыцарях и умных ведьмах… Половину историй она почерпнула у Анны. Но от некоторых пассажей Немайн ощутила гордость за сестру. Например, та предложила Тристану спросить у братика, на какие деньги приобретены его боевой конь и доспехи. Желательно — при матери и Бриане. Отец-то хоть и приносит семье доход, да все-таки больше статусом и уважением. Уж больно часто лечит бесплатно — или за натурные благодарности, реализацией которых занимаются старшие дочери. Жене некогда — несмотря на постоянную беременность, Элейн руководит гильдией ткачей, и если кто-то и заработал на прошлой ярмарке больше, чем семейка Дэффида, так это она!

Потом из дому выглянула рыжая — чуть-чуть светлее мастью, чем сама Немайн, радостно завизжала, на правах неученицы полезла обниматься — и с ветки сида сверзилась. Впрочем, любовь к нежностям ее после обновления не покинула. Так что в результате заглянуть в дом, поговорить и откушать сидовского напитка довелось существу умиротворенному и размякшему. Впору веревки вить.

— Где все старшие, кстати?

— Отец у пациента, у мамы какая-то проблема с новыми прялками… Да сама она разберется. Сиди.

Немайн и сидела: поджав ноги и уши. Манера сидеть не на стульях, а на подушках больше всего понравилась детям. Ну, им часто новенькое нравится. Вопрос один — наиграются или нет? Но приятно, что случайная пустяковая вещь прижилась. Еще больше радовали успехи кофе. Был он не ячменный, а цикориевый! Впрочем, у врача неудивительно. Сиду в гости не ждали — а значит, напиток понравился. Это было приятно. Сказала.

— Цикориевый только у нас, — похвасталась Альма. — Но ячменный тоже ничего. Особенно когда дождь за окном.

А здесь почти всегда дождь за окном. А если нет — значит, собирается.

— Майни, а ты правда теперь днем спать будешь? Всегда-всегда?

— Буду. И мясо прописали. Кроме четвергов.

— Мясо ладно, а вот историю расскажи. Раз для тебя, получается, вечер. Страшную. Я потом сестренкам перескажу. Под завывания ветра!

Историю им, значит. Тристан, который сегодня Аргут, ждет легенду про Кухулина. Альме подавай чего-нибудь страшненького. Будет. Чего-чего, а страшненькой дряни к двадцать первому веку понавыдумывали немало. Вот, например, про колодец и маятник. История ничем не хуже, чем про бочонок амонтильядо. Только Эдгар По, мерзавец, написал от первого лица — уничтожая всю интригу. Да хеппи-энд приделал, как настоящий американец. Нет, его ошибок повторять не стоит… В Камбрии предпочитают печальные концовки.

Рассказчица сида хорошая — вот облака разошлись, вот солнышко выглянуло, вот и рассказ окончен, а слушатели сидят тихонько и молчат. Первой дар речи обрела Альма.

— А почему его не спасли? Почему франки не пришли до того, как он в колодец свалился?

— Не успели. Кони устали. Проводник подвел. Это же взаправдашний случай. Так вышло.

Неадаптированная, всамделишная история на деле произошла не в Испании, а в Италии, и генерал Бонапарт опоздал спасти узника. Сиды же не лгут! Зато душераздирающих интонаций, которые так славно получились у эксцентричного виргинца, сида не пожалела. Завывала, что та баньши.

— Майни, — голос Альмы чуть дрожит, — ну скажи, что это неправда! Сочинять и врать — это же разные вещи!

Немайн стало стыдно. Как намеки на императорское происхождение епископу делать — так пожалуйста. А как истории детям рассказывать — так я не вру!

— Правда, я многое придумала.

— Я так и знала! — Альма снова повисла на шее. Хорошо-то как!

Когда довольная и отдохнувшая сида ушла домой спать, хмурый Тристан немедленно испортил сестре настроение.

— Она многое придумала, — заявил он, — вот только не так, как тебе кажется.

— То есть?

— А вот есть. Смотри: сиды не врут. Значит, история — правда.

— Выдуманная правда.

— Выдуманная правда — это вранье. Зато разговаривать загадками они умеют здорово. Так? А еще Немайн добрая.

— Так. — Девочка уже чуяла подвох. Но что ей оставалось? Закричать на брата, чтоб не смел ничего говорить, что она знать ничего не хочет? Не той она породы!

— А раз так, то вот тебе загадка: все эти штуки, колодец, маятник, подвижные стены — кто их вообще мог придумать?

— Ты плохой, — сказала Альма брату. — Майни не такая! Вот я ей расскажу, и она тебя учить не будет.

— Будет, — отрезал Тристан, — только ты лучше не говори. Тогда она решит, что я умный, и будет меня как колдуна учить. А я хочу быть рыцарем!

Лес. Суровый и вдохновенный. Прозрачный аромат смолы. Хрустящая сушь подстилки под ногами. Сида идет! Разбегайтесь, звери, — не то кабан в камышах, не то медведь не в настроении. В руке — любимый посох. Идет, почти бежит. Как наяву бегала! Теперь и во сне… Поляна. Шелест ольхи. Тут, во сне — лето. Друиды. Жрица с золоченым серпом на поясе. Поет. Знакомое. «Casta Diva» из «Нормы»! Подносят снопы для благословения. Та что-то делает с ними серпом. «Явись, богиня!»

— Ну, я пришла, — громко сообщила Немайн. — Дальше что?

На Неметону особого внимания не обратили. Все правильно, обряд прерывать нельзя… Но один друид обернулся. Немайн с удивлением узнала старого доброго призрака оперы.

— А ничего, — сурово пожевал тот губами. — Петь тебе хочется, только и всего. Это ведь страшно: обладать таким голосом — и не петь! Я композитор, мне проще: оторвите руки, ноги, фугу… носом напишу. А тут… Это ведь не просто — поток воздуха, резонатор, прочая физика. Это… Это как руки.

Так некогда в разросшихся хвощах,

Ревела от сознания бессилья

Тварь скользкая, почуя на плечах

Еще не появившиеся крылья… —