Наконец послышался щелчок замка. Не ошибся. Я узнал Елену Дмитриевну. Сейчас она выглядела лучше, чем в тот день, когда мы общались в отделе. Меня она, кажется, тоже узнала, потому что удивленно спросила:

— Вы?

— Здравствуйте. Можем поговорить?

Она открыла дверь шире и кивнула:

— Проходите. Вы из-за Маши? Ну, Марии Александровны Елизаровой…

— Да, — ответил, направившись за ней в кухню.

— Удивительно. От меня только что ушла дочка Родионова, и интересовало ее то же самое.

Елена Дмитриевна даже не заметила, насколько ее слова меня выбили из колеи. Я настолько сильно сжал зубы, что перед глазами появились темные круги, а в ушах зашумела кровь. Я перевел взгляд на стол, где стояли две чашки — на одной отчетливо виднелся след помады.

Какой-то бессознательный порыв, я даже сам не понимал, что делал, когда накрыл чашку ладонью и провел большим пальцем по отпечатку ее губ. Блядь, это сильнее меня. Это что-то нездоровое, на грани одержимости. Когда же ты, Лиля, меня отпустишь? Или я тебя…

— Кофе хотите?

Черт! Что-то я увлекся, даже забыл, что нахожусь в чужой квартире под пристальным взглядом хозяйки.

— Нет, спасибо, — покачал головой в ответ. — И что Лилия Николаевна от вас хотела?

— Вы ее знаете? — удивилась медсестра.

Я ее знал — теперь нет.

Нашу встречу не допустила пара минут — значит, не судьба, не стоит нам видеться и ворошить прошлое. Так бывает у всех: люди встречаются, клянутся друг другу в любви и верности в двадцать лет, потом расходятся, взрослеют, забывают, женятся на других, за других выходят замуж. Может, уже без той юношеской страсти, но это, наверное, и к лучшему.

Только я, кажется, оказался однолюбом. Ну, или просто идиотом.

Разговор с медсестрой ничего нового не дал. Все те же слова, что и полгода назад. Только вот тогда я как-то упустил, что клиника, в которой работала погибшая Елизарова, принадлежит Родионову. Вернее, уже принадлежала. Ну а в принципе, что бы это поменяло? Мое отношение к делу? Вряд ли. Работа есть работа, а прошлое есть прошлое. И мои разногласия тринадцатилетней давности с Родионовым точно не пришьешь в папку.

Уже в коридоре, когда Елена Дмитриевна меня провожала, я все-таки спросил:

— Лилия Николаевна приехала, чтобы вступить в права наследства?

Медсестра замялась и опустила глаза.

— Не думаю, — наконец ответила она.

— Почему? — я вцепился мертвой хваткой в слова, поняв, что Елена Дмитриевна что-то не договаривает.

— А какое отношение это имеет к Марии Александровне?

— А что вы скрываете? — ответил вопросом на вопрос.

— Ничего…

— Но?..

— Понимаете, — собралась Елена Дмитриевна с силами, — у меня с Николаем Николаевичем были не только деловые отношения. И он говорил, что бизнес оставит не своей дочери, но я все равно не понимаю, при чем здесь смерть Маши.

— Ни при чем, — согласился я. — Всего доброго.

И нахрена я все это спрашивал? Меньше знаешь — крепче спишь. Не знаю, правда, что меня больше удивило: что Елена Дмитриевна могла крутить роман с Родионовым или то, что он не оставил Лиле свой бизнес.

А вообще… Это не мое дело.



Из города я не уехала. Остановившись возле кафе на окраине, устроилась с чашкой кофе в полупустом помещении возле окна и задумалась. Что делать дальше? По-хорошему, стоит уехать в Штаты и жить так, как жила до этого. А зачем тогда приехала?

Да, я собиралась в первый же день заявиться к нему и в лоб спросить, что тогда случилось. Но запал мой как-то быстро угас. Я боялась… Боялась услышать: «Разлюбил, так бывает».

Эти слова равнодушно бросил мне в самолете отец и уткнулся в документы, не понимая, что разрушил тогда мой мир. Все, чем я жила, о чем мечтала, разлетелось на осколки, которые с каждым вдохом царапали меня изнутри.

Я умерла, но почему-то продолжала дышать. От меня остался только сгусток боли. А зачем мне это надо было?

Незачем…

Едва мы приехали в купленную отцом квартиру в Нью-Йорке, я вскрыла себе вены. Да, можно подумать: идиотка, ни один мужик того не стоит. Но дело даже не в этом.

Боль, разъедавшая меня, достигла критической отметки. Я больше не могла ее терпеть и даже не ощущала, как лезвие впивалось в кожу.

Я никогда не спрашивала, как отец догадался, вряд ли у него сработало родительское чутье — в принципе, мы после этого и виделись только один раз. И, возможно, если бы он сам не был врачом, то исход был бы другим.

Но если с физическими ранами он мог помочь, то с душевными нет. Поэтому и пришла в себя я уже в больнице. И, наверное, странно, что именно там у меня открылось второе дыхание…

— У вас телефон звонит, — сказала подошедшая официантка и предложила: — Еще кофе?

Я кивнула и, достав смартфон, посмотрела на экран. Только вспомнила — и вот.

Ответив на видеозвонок, я увидела уставшее лицо бывшего мужа и сказала:

— Привет.

— Я не говорю на русском, — напомнил он.

— Извини, — перешла я на английский. — Как дела?

— Нормально, только вернулся из Аргентины, — Роберт снял очки и потер переносицу. — Открыл электронную почту и увидел письмо от твоего отца.

— Он хотел записаться на прием? — не придумала я лучше вопроса.

Может, старик точно умом тронулся. Зачем ему еще понадобился психиатр?

— Ему нужна была консультация специалиста по расстройствам мышления.

— И он не нашел никого, кроме тебя?

— Я лучший, — равнодушно сказал Роберт.

Тут, конечно, не поспоришь.

— Слушай, а он не описал в своем письме что-то конкретное?

— Нет, просил позвонить, как прочитаю. Я вот пробовал сейчас набрать, но…

— Отец умер, — перебила я.

От собственных слов неприятно сдавило грудь. Наверное, мне надо было произнести это вслух, чтобы понять. Сапожник без сапог, черт возьми! Все-таки он был моим отцом, пусть не самым лучшим, но…

— Лили, — позвал меня Роберт. — Соболезную.

— Спасибо, — машинально кивнула я. — Можешь переслать мне это письмо?

— Конечно, — кивнул он.

Мы еще немного поговорили о делах наших клиник, и я снова уставилась в окно, помешивая ложкой кофе. Кафе пустело, и вскоре я осталась одна в зале, не считая бармена и девушки-официантки.

Чем же ты, Николай Николаевич, занимался и что тебя интересовало?