Однако Розалинда знала: Роуз чувствовала, что ее отец – мужчина из того века, и, скорее всего, была права. Но у них имелось негласное правило: ни Роуз, ни ее бабушка не будут слишком глубоко вникать в дела друг друга в тех давних временах. В конце концов, эпохи нельзя изменить, они никому неподвластны.

Задача Розалинды в современной эпохе заключалась в том, чтобы в меру своих сил воспитывать осиротевшую внучку. А когда она умрет… что ж, Роуз достанутся большие деньги. Что же касается любви… Она любила Роуз так сильно, как умела, и не собиралась совершать ту же ошибку, что сделала с мамой Роуз, Розмари, когда запретила той возвращаться. Было глупо с ее стороны. Потерять живую дочку из-за безрассудного упрямства – просто нелепо. Больше она так не поступит. НИКОГДА!

Однажды Роуз задумалась, стоя в оранжерее. Она коснулась пустоты между ключицами, где раньше висел медальон с красивой дамасской розой, который отлил из золота ее отец, Николас Оливер. Роуз знала, что о нем не стоит так волноваться, но будь проклята эта принцесса Елизавета, которая забрала у нее медальон! Забрала по своему глупому «праву Тюдора». Это роза Тюдоров. Носить ее могут только Тюдоры. С такими словами Елизавета его и потребовала. Роуз молилась, чтобы принцесса не узнала, что розовый кулон был не просто украшением, а медальоном. Если она найдет потайную булавку, он откроется. Две фотографии внутри непостижимы для умов шестнадцатого века.

Роуз пыталась представить себе, как принцесса Елизавета смотрит на эти изображения. На первом – Роуз на пляже, во всем своем диснеевском обмундировании, с мамой в купальнике, который они называли «мамакини», а на второй – Николас Оливер. Его принцесса признала бы сразу.

С того дня, как Елизавета забрала медальон, Роуз скучала по приятному теплу, которое раньше касалось ключиц. Ей особенно не хватало медальона, когда она каталась на пони по кличке Айви в академии верховой езды «Охотничья долина», где брала уроки. Было так приятно, когда он бился о грудную клетку, пока она ехала легким галопом. Естественно, она постоянно переживала, что Елизавета найдет булавку и откроет медальон. Как Роуз это объяснит? Хотя ей было всего пять или шесть, когда сделали эту фотографию, но узнать ее было просто. А что насчет мамы в мамакини? Разве позволено в шестнадцатом веке настолько оголяться в общественном месте? И отец, Николас, тоже может оказаться в опасности, если будет суд. Его признают виновным и, вероятно, колдуном. Да, в той Англии этим до сих пор занимались. Жену Генриха VIII Анну Болейн, помимо всего прочего, признали ведьмой, а потом отрубили голову. Колдовство не зависит от пола. За него могли осудить кого угодно.

Лунный свет проникал сквозь купол, окрашивая серебром листья виноградной лозы. Ветер, появившийся из ниоткуда, шевелил свисавшие растения. Роуз почувствовала, как влажный, прохладный воздух оранжереи растворился и его перебил новый запах: внезапно появившейся плесени, смешанной с камфорой. На стенах затанцевали тени от свечей. Она была в швейных комнатах Уайтхоллского дворца в Лондоне. Диван с костюмами для фигурного катания пропал, вместо него возникли двадцать платьев, а может, и больше, подвешенных на сетке из веревок. Платья для коронации, которая должна состояться через несколько недель, 1 октября 1553 года. Роуз загуглила эту дату, пока была в родном веке. В тот единственный день королева меняла платья и наряды полдюжины раз. Сквозь лес подвешенных платьев и нарядов к ней шел роскошно одетый джентльмен. Он то и дело наклонял голову, лавируя среди одежды. Его звали Эдуард Уолдегрейв, хранитель гардероба. Позади него двигался маленький человек, Симон Ренар, испанский посол при дворе.

– И, Роуз, ты уже пришила вставки, да?

– Как раз этим сейчас занимаюсь, сэр.

Она опустила взгляд на безвкусный кусок ткани с бело-золотой блестящей нитью. Если бы платье не выцвело от времени, то выглядело бы точь-в-точь как то, которое было на Эльзе, Снежной королеве из шоу «Дисней на льду». Но здесь не «Дисней», это уж точно. И наряд не для фигурного катания, а для коронации, и королева не Эльза, а Мария Тюдор.

Симон Ренар подошел к столу, где шила Роуз.

– Вам не кажется, что это может… испортить фасон платья? – спросил он.

– Королева настояла, – ответил Уолдегрейв. – Это подарок ее отца на первый день рождения.

Роуз закатила глаза. Трудно было представить более скучный отцовский подарок годовалому ребенку. Ух ты, белый атлас с блестками! Спасибо, папа!

– Мне кажется, в нем она будет выглядеть несколько старой, а может быть, даже обрюзгшей, – возразил Ренар.

«Старой – да, – думала Роуз, – но не совсем обрюзгшей». Мария была довольно сухожильной, хотя кожа у нее свисала заметно для человека, которому нет еще и сорока. Посмеет ли она что-нибудь сказать?

– Я… я склонна согласиться, сэр Ренар.

– Она так хочет, – твердо произнес Уолдегрейв. – Она – наша первая королева за четыреста лет и получит все, что хочет!

Хоть до Марии и были королевы, но фактически сэр Эдуард был прав. Они достигали своего положения только благодаря браку. А Мария пока не замужем, хотя изо всех сил пыталась это исправить. Она была королевой по собственному праву, следующей в очереди на престол после смерти брата. Людям по двадцать раз на дню напоминали, что она – настоящая первая королева по праву рождения. Мария и сама не упускала возможности ввернуть это во всех разговорах, а ее придворные дамы непрестанно высказывались по данному поводу. Слуги тоже часто повторяли это, словно ждали чаевых, грош-другой, делая так в пределах слышимости королевы.

– Будет ли оно готово к примерке? – спросил Уолдегрейв.

– Да, сэр, я уже делаю последние стежки.

– Превосходно, моя девочка. Превосходно!

Роуз почувствовала, как ее плечи опустились. Ты можешь просто замолчать? Я не твоя девочка! Интересно, что хуже – мистер Росс, называющий ее «юной леди», или сэр Уолдегрейв с этой «моей девочкой»? Она ничья, кроме отца, Николаса Оливера.

Что такое с этими мужчинами из шестнадцатого и двадцать первого веков? Моя девочка, юная леди. Однако указать сэру Уолдегрейву на покровительственный тон не было никаких шансов.

Эдуард Уолдегрейв продолжил:

– Она мгновенно переоденется в синее бархатное платье, на которое сверху накинет малиновую мантию парламента. Вон тот наряд, слева. – Он указал на бордовую накидку, отделанную горностаем и кисточками из золотого шелка.

Роуз смутно вспомнила, что именно ей поручили пришивать новые кисточки, и попыталась подсчитать, как долго ее не было при дворе. Последний раз она видела королеву в июле, точнее, 7 июля, на следующий день после смерти короля Эдуарда и того, как Мария заставила ее поклясться в верности. Но время в этом расколотом мире Роуз шло странно. Месяц в Англии шестнадцатого века мог равняться всего пяти-десяти минутам в ее родном веке. Люди старого мира, похоже, не скучали по ней и даже не замечали ее ухода. Как будто в ее отсутствие прислуживал призрак. Часто, когда она возвращалась, у нее оставалось что-то вроде воспоминаний, как полузабытые сны. Она знала то, над чем работала или чем занималась, пока отсутствовала в этом времени. Такие же ощущения просачивались в нее сейчас.