– Скажи спасибо, что нам не достались однобортные шинели с «разговорами» образца двадцать шестого года, в которые толком не завернёшься, – пробурчал он и добавил: – Или «будёновки», в них зимой холодно, а летом запаришься. Да и круглые котелки времён генерала Брусилова тоже не больно удобные.

На его слова никто ничего не ответил. Павел подумал, что не так всё и плохо, как объясняет Иван. Могло быть и хуже. Вспомнил тяжесть полученной амуниции, которую он нёс до казармы на вытянутых руках и спросил:

– А сколько всё это весит? – и кивнул на вещи, лежавшие на постели.

– Насколько я помню, – ответил сосед, – тогда эта выкладка тянула килограмм восемнадцать. Но судя по тому, что мы теперь притащили, то около пуда.

– Целый пуд! – воскликнул кто-то из худосочных бойцов, который сам весил килограммов шестьдесят. – Да как же с таким грузом можно ходить? Тем более мчаться в атаку?

– Ты забыл про винтовку и каску, штык и патроны. А их тебе положено взять по уставу целых восемь обойм по пять штук в каждой зарядке. Всего будет сорок. Плюс две ручные гранаты, вода в полной фляжке и сухой паёк на три дня. Итого больше чем пуд, а если точнее, то, считай, полтора. Зимой добавь к ним тёплое нижнее бельё, носки и перчатки, ушанку и валенки, штаны и фуфайку на вате. Всё это тянет уже под тридцать кило.

Кто-то печально вздохнул, а Иван с усмешкой сказал:

– Ничего, быстро привыкните. – Немного подумал и грустно закончил: – Если останетесь живы.

Весь день молодые ребята и великовозрастные мужики возились с новенькой формой. Под руководством Ивана неопытные новобранцы обрезали «неподрубленные» шинели так, как того требовал строгий устав. То есть чтобы от земли до нижнего края одежды осталось ровно двадцать пять сантиметров.

Затем все учились сворачивать армейское шерстяное пальто в аккуратные скатки. Надевать через голову и устраивать на левом плече. Хорошо, что все были родом из деревень. Все часто носили лапти с онучами и быстро освоили намотку портянок под тяжёлые, но зато непромокаемые кирзачи.

Переодевшись в армейскую форму, Павел решил, что не стоит бросать на полковую помойку ту одежонку, в которой он был призван на службу. Пусть она не очень и новая, но вполне прослужит ещё два-три года. Какая разница, в чём ходить младшим братьям на работу в колхозе? Дыр на ней нет, срам будет прикрыт, чего ещё нужно мальчишкам? Чай, не на свадьбу собрались.

Он подошёл к старшине, что командовал их огромным бараком, и задал невинный вопрос:

– Можно отправить домой гражданские вещи? – На что получил незамысловатый ответ:

– Сдайте на склад, товарищ солдат.

Парень понял, что отец был прав, когда говорил: «Надевай, что похуже. Из расположения части тебя не отпустят. Так что до почты тебе не добраться». Он успокоил себя тем, что послушал родителя, и сделал так, как ему объяснило начальство.

Взял свои неказистые шмотки, свернул в плотный узел и отнёс их в пакгауз, на который указал командир. Вошёл в тёмное низкое помещение. Огляделся и нашёл там сержанта, который сидел за убогим столом, топорно сколоченным из неровных досок. Вокруг него стояло множество стеллажей из горбыля, заваленных каким-то несусветным тряпьём.

Служитель склада посмотрел на штаны и рубаху, застиранную почти до предельного уровня. Презрительно хмыкнул и скривился так, словно съел зелёное кислое яблоко. Брезгливо бросил вещи солдата на давно некрашенный пол. Придвинул к Павлу толстую амбарную книгу. Указал на ржавую ручку с чернильницей и показал, где ему расписаться.

Хитрая, лживая морда, блуждающий взгляд и то недовольство, что в них отразилось, многое объяснили дотошному парню. Он глянул на прохиндея, с которым свела его жизнь, и понял: всё, что сюда попадает, идёт прямо на рынок. Остаётся лишь никчёмное барахло вроде его одежонки. Так сказать, для отчёта.

Прошла ещё пара дней. Из ближайшего города в полк приехал фотограф с крепким помощником, нагруженным словно вьючная лошадь. С собой они привезли лакированный аппарат размером полметра в каждую сторону, треногу к нему и два больших чемодана. Один с химреактивами, другой с фотобумагой.

О визите «мастера светописи» объявили по внутренней громкой связи. Сказали, где он будет работать, сколько стоят услуги, и назначили очередность прихода военных. Сначала пригласили всех офицеров. Затем старшин и сержантов. Потом всех остальных, но не общим гуртом, а строем, по отделениям.

Те, у кого нашлась нужная сумма, решили сняться в армейской форме. Написать письма родным и отправить им первый привет вместе с новенькой карточкой. Так сказать, на долгую память. Эта мысль понравилась всем остальным, и те, у кого было плохо с деньгами, заняли их у товарищей по бараку. Мол, отдадим с первой солдатской зарплаты.

Павел снимался очень давно, два года назад, когда нужно было сделать фото для паспорта. Больше как-то не случалось. Вернее сказать, жаль было тратиться на столь дорогую услугу.

Когда парень работал в Самаре, он часто ходил мимо тех ателье, где трудились фотографы, и всегда говорил себе одни и те же слова: «Будет торжественный случай, тогда можно и раскошелиться, а сейчас нечего расходовать свои деньги. Лучше отправить их матери. Пусть купит одежонку ребятам». Потом он вернулся домой и думать забыл о таком баловстве.

По моде тех лет в каждом доме деревни Домашка на стене висела большая деревянная рамка. Там под стеклом хранились карточки всех родных и знакомых, но не так чтобы много. Обычно снимались в день юбилея, на свадьбу или во время поездки в город, на крупную ярмарку. Вот, пожалуй, и всё.

Зато было всё на виду. Любой гость мог подойти и посмотреть на жизнь хозяев избы. В этом стеклянном «альбоме» лежала и та фотка парня, где он снимался на паспорт и пропуск. Сейчас начиналась новая армейская жизнь, и нужно было запечатлеть такой необычный момент. Поэтому Павел плюнул на бережливость и пошёл к фотографу вместе со своим отделением.

Как часто бывало на ярмарках, народ толпился прямо на улице. На дощатой стене висел кусок белой простыни. Перед ней стоял простой табурет, а в метре от него возвышалась тренога с лакированным ящиком, которым снимали желающих.

Парень дождался, когда пришла его очередь, и сел перед большим объективом размером с крупную сливу. Фотограф накрылся тёмной накидкой и заглянул в аппарат. Посмотрел, попал ли в фокус этот солдат. Вылез наружу из-под плотной тяжёлой ткани. Подошёл к рядовому и слегка поправил пилотку и поворот его головы.

Вернулся назад к деревянной камере. Сказал: «Внимание, товарищ, снимаю», – и нажал пальцем на кончик длинного шнурка, что держал в левой руке. Раздался тихий щелчок. Павел встал и, уступая место другому клиенту, сделал шаг в сторону.

Фотографы трудились всю ночь напролёт. Проявляли стеклянные пластинки и закрепляли полученное изображение особыми химикатами. Промывали чистой водой и ставили на торец, чтобы их просушить.

После того как пластинки просохли, вставляли их по очереди в другой аппарат. Он назывался увеличителем. Состоял из специального фонаря, закреплённого на штативе и ходившего вверх и вниз.