Олив взяла следующую книгу, вдохнула облачко пыли и чихала до тех пор, пока перед глазами не поплыли пятна.

– Вот уж чего у тебя не отнять, – пробормотал Горацио с ковра далеко внизу. – Ты не сдаешься.

Она потерла зудящий нос и вернулась к делу.

Солнце лило сквозь окна струи персикового света. В библиотеку, бодро насвистывая себе под нос считалочку про гусеницу[2], зашел мистер Данвуди. Это была их с миссис Данвуди песня. Они танцевали под нее на своей свадьбе и, скорее всего, на стоящей на столе мистера Данвуди фотографии, где юные и влюбленные Алек и Алиса сияли улыбками посреди крошечного танцпола, романтично мерцая стеклами больших круглых очков. Теперь миссис Данвуди носила контактные линзы.

Когда мистер Данвуди устроился в кресле за письменным столом, Горацио поднялся и направился прочь из комнаты.

– По-моему, этот кот ко мне неважно относится, – вздохнул мистер Данвуди.

– Он нормально к тебе относится, – подала голос Олив, сидящая в дальнем уголке, будто паук-книголюб. – Он просто немного… замкнутый.

Мистер Данвуди в изумлении поднял глаза:

– О, привет, Олив. Я не знал, что ты здесь.

– А к кому ты тогда обращался?

Он задумчиво уставился в потолок.

– Правомерный вопрос.

Она сдула пыль с пальцев.

– Пап, как ты думаешь, сколько примерно книг в этой комнате?

– Тебе нужно приблизительное количество? – Мистер Данвуди осмотрел стены. – Двадцать стеллажей по девять полок в каждом, в среднем по сорок пять книг на полке? Около восьми тысяч ста книг – чуть больше или чуть меньше.

Словно играя на беззвучном фортепиано, Олив провела пальцем по ряду истрепанных корешков.

– А если тратить по тридцать секунд на каждую книгу? Просто пролистывать? Сколько времени надо, чтобы посмотреть все?

Мистер Данвуди с видимым удовольствием откинулся на спинку кресла.

– Тридцать секунд на книгу – выходит двести сорок три тысячи секунд, что эквивалентно четырем тысячам пятидесяти минутам или шестидесяти семи с половиной часам.

– Я так и думала, – кивнула девочка. – Очень много времени.

– «Много времени» – понятие относительное, – заметил мистер Данвуди. – И само время тоже относительно.

Олив, которой такого рода вещи говорили столь же часто, как другим детям говорят, что надо чистить зубы, покорно кивнула.

– Ну, а как ты думаешь, не пора ли ужинать? Здесь и сейчас, в реальном времени?

Мистер Данвуди принюхался.

– Судя по запахам, я бы сказал, что да.

– Отлично.

Олив неловко сползла по лестнице. Ныло у нее не только тело, но и душа. Похоже, она ничуть не приблизилась к желаемому. И что еще хуже, воспоминание о том, как она брякнула: «В моем доме раньше жили ведьмы!» – совершенно незнакомому человеку заставляло ее задыхаться от досады на себя каждый раз, как она мысленно слышала собственный голос. Зачем же она выболтала этому мальчишке свой самый большой секрет?

– Пап, – сказала Олив, шагая вместе с отцом по коридору на восхитительный запах лазаньи, – если бы ты рассказал кому-то секрет и не был уверен, что этому человеку можно доверять, что бы ты сделал?

– Хм, – озадачился мистер Данвуди. – Непростая ситуация. Люди так непредсказуемы. Однако я бы сказал, что самый безопасный образ действий – привести обе части уравнения к единому знаменателю.

– Как это? – спросила Олив, которой почему-то две части уравнения представились на качелях.

– Если ты узнаешь об этом человеке такое, что он или она желает сохранить в тайне, вероятность того, что он или она раскроет твою тайну, уменьшится, поскольку человек вряд ли захочет рисковать своей.

– Разве это не шантаж? – удивилась Олив, отодвигая стул от стола.

– Я бы сказал, это больше похоже на третий закон Ньютона, – уточнил мистер Данвуди, тщательно поправляя подставку так, чтобы она оказалась параллельна краю столешницы. – На каждое действие существует равное противодействие.

– Я их уже поправила, милый, – сказала миссис Данвуди, неся противень с лазаньей к столу.

– Да, любовь моя. Но ты же знаешь, как я отношусь к параллельным линиям…

Миссис Данвуди улыбнулась.

– В их совершенстве кроется их уникальность.

– И то же самое я думаю о тебе, – сказал мистер Данвуди, целуя ладонь жены.

Олив со вздохом уронила голову на тарелку.

Той ночью она едва могла спать. В мозгу роем вились коротенькие сновидения, в полузабытье врывались летающие стопки книг и перевернутые слова в зеркалах. Иногда там было написано что-нибудь вроде: «Книга заклинаний спрятана в блубкепуке» или иная ерунда. А иногда надписи гласили: «В моем доме раньше жили ведьмы!», и на глазах у Олив отражались все в новых и новых зеркалах, превращаясь в огромную паутину, сотканную из одних и тех же слов. Паутина опутывала ее. Девочка застревала в ней, пришпиленная к месту, не в силах вырваться. Только гримуар мог ей помочь. Спасти ее. И спасти Мортона. Она должна была найти книгу раньше, чем ее найдет кто-нибудь другой. Олив заколотила руками и ногами, сердце зашлось в панике… КНИ-ГА, стучало оно, отдаваясь эхом у нее в голове. КНИ-ГА. КНИ-ГА. КНИ-ГА. КНИ-ГА.

Послышалось громкое шипение.

Вздрогнув и проснувшись, девочка обнаружила, что яростно ворочается в постели. Горацио, который любил спать у нее в ногах, смотрел с пола горящим взглядом.

– Извини, Горацио, – прошептала Олив. – Мне снился кошмар.

– Я заметил, – фыркнул кот. – Что ж, не беспокойся обо мне. Хотя, конечно, во сне приземляться на лапы несколько труднее.

– Извини, – снова шепнула она.

Горацио запрыгнул обратно на кровать, оставив ногам Олив достаточно места.

– Я сегодня сделала глупость, – сказала девочка, подняв Гершеля, своего потертого плюшевого медведя, и крепко прижав его к груди.

– Подумать только, – пробормотал кот.

– И теперь не могу заснуть, потому что никак не забуду об этом.

– Очень продуктивное занятие, – сказал Горацио, устраиваясь в складках одеяла.

– У миссис Дьюи живет мальчик, – продолжала Олив, чем вызвала у кота раздраженный вздох. – Это он спросил меня о существовании заклинаний. Но он спросил только потому, что… – Олив сбилась на смущенное бормотание, – …потому что я сказала ему про МакМартинов.

Горацио резко повернулся.

– Что конкретно ты ему сказала?