В окне застряла муха.

И еще много чего промелькнуло у него в сознании, пока он теребил вилку. Не в последнюю очередь — аромат, исходящий от ребрышек. Квинтон взял вилку в левую руку и прижал палец к шейке, чтобы держалась ровно. Он вонзил в нежное мясо зазубренное лезвие ножа, какими сервировали стол у Джонатана Элвея, знаменитого квотербека команды «Денвер бронкос», который, как показали исследования трехдневной давности, когда Квинтон тщательно подыскивал соответствующий событию ресторан, действительно ходил у Бога в любимчиках.

«Благослови меня, Отче, ибо я согрешил».

Элвей, мужчина завидной физической силы и умственных способностей, умел так мощно бросить мяч-дыню, что защитники даже не замечали полета, не говоря уж о том, чтобы помешать снаряду достичь нужной цели.

На своей богоданной площадке Джонатан Элвей, известный миру как Джон Элвей, и сам был воистину бог. Не то чтобы он ошибочно полагал себя богом, как большинство человеческих особей, жаждущих избыть свои ничтожные фантазии. Он на самом деле был богом, хотя скорее всего сам об этом не догадывался.

Квинтон отправил в рот первый кусок мяса и прикрыл глаза. Божественный вкус. Румяная корочка слабо хрустнула, обнажив влажные волокна. Он глубоко вонзил зубы в нежную плоть, и в рот хлынул сок, образовав под языком целую лужицу.

Так вкусно, так сладостно, что он даже позволил себе слегка застонать. Еще два надкуса с закрытыми глазами, чтобы ни на что не отвлекаться. Получаемое удовольствие требовало голосовой, а не визуальной оценки.

— М-м-м-м… м-м-м-м… Великолепно, — прошептал он.

Важно не сгибаться. Притворяться перед самим собой — значит, принижать себя. Большинство носит на людях маску, чтобы взять реванш за собственные недостатки и слабости.

Весь мир сгибается, он населен людьми, играющими роли, способными обвести вокруг пальца только дураков. Печально: люди столько времени носят маски, что даже сами перестали отдавать себе в том отчет.

Я — крупный управленец, заработавший немало денег, это должен подтвердить «Ролекс», на моем запястье.

Я — первоклассный любовник и опора всего, о чем свидетельствуют натренированное тело и ухоженная внешность.

Я вполне доволен собой, это видно из небрежной походки, когда я прогуливаюсь, надев лишь спортивный костюм и фуфайку.

Я никто. Но пожалуйста, пожалуйста, никому об этом не говорите.

Голос чумазого мальчишки, сидящего в противоположном конце шашлычной, скрежетом отозвался в голове. Квинтон подавил гримасу неудовольствия. Да, важно не сгибаться, но не менее важно уважать святость чужой территории. Мальчишка нарушил тишину и покой в зале. Нет сомнений: любой клиент заведения охотно запихнул бы ему в горло носок или швырнул ботинком, если бы не боялся показать свое истинное лицо.

Он перестал думать о мальчишке и сосредоточился на аромате, благоухающем во рту. Заработал челюстью с удвоенной силой, омывая соками гортань и горло. Проглатывая кусок за куском. В сознании проносились сцены недавнего спектакля, который он отмечал сегодня, нарушив вегетарианскую диету. Время, проведенное с Кэролайн, принесло такое же удовлетворение, какое приносит любое великое свершение. Но физического наслаждения от кровопускания он не получил.

Иное дело ребрышки… Почти как секс. И поскольку сексуального удовлетворения Квинтон не получал с той самой ночи три года назад, он особенно смаковал любое физическое удовольствие — это напоминало, что испытывать физическое удовольствие — бесценный дар.

Известие о смерти Кэролайн скоро отзовется в мире единственным вопросом: кто? Кто это сделал? Может быть, сосед, или продавец из магазина, или директор школы?

Люди предсказуемы, как очередной кадр в мультфильме. Картонная вырезка необычной формы, и та сложнее.

Есть лишь одно человеческое существо, которое действительно что-то значит, и в настоящий момент это он сам. Подлинный актер на сцене жизни, где все вокруг — театральная гримерка.

Зрителей интересует только он, остальные — массовка. Все одинаковы, лишь у немногих хватает смелости понять или признать эту единственную, прекрасную, горькую истину: в глубине души каждый считает себя пупом земли.

«Но сейчас в центре — я, — размышлял Квинтон, — и у меня хватает ума оценить это положение. Бог избрал меня, Квинтона Гулда. Вот так просто. Бесспорно. Окончательно. И это подчеркивает значимость миссии и реальность текущей задачи. Еще три — так я решил. И в конце самая красивая».

Мальчишка в противоположном углу расхныкался — ему не понравился горох. Великолепное овощное блюдо, но этот темноволосый малый на вид лет десяти-одиннадцати, отказывается следовать доводам разума — отчасти потому, что отец учит его не разуму, а капризам: «Как насчет мороженого, Джоши? Как насчет лобстера?»

Квинтон отрезал еще кусочек мяса и просмаковал его. Объедение. Редко он получал такое удовольствие от мяса. Но мальчишка отвлекал от еды, и Квинтон почувствовал регрессивное давление на психику. Джоши — явно чокнутый, хотя внятных причин для этого не видно. Он просто бьет мимо цели. Ему капут. Разлагается задолго до того, как попал в могилу.

Теперь Квинтона мало что отвлекало от главного. Он давно научился управлять своим сознанием. Когда-то врач диагностировал у него шизоидное расстройство, то есть состояние, при котором наблюдаются нарушения мозговой деятельности и склонность к раздвоению личности. Пять лет жизни прошли в медикаментозном тумане, пока он наконец тайно не восстал против давления. Его состояние вовсе не болезнь, это величайший дар. Он по-прежнему принимал небольшую дозу лекарств, чтобы подавить тик — естественный побочный продукт высокоорганизованного сознания, — но в остальном полагался на собственную глубокую сосредоточенность и просвещенность.

Сейчас все силы его незаурядного интеллекта были направлены на то, чтобы сохранять спокойствие. Хрустящие ребрышки во рту приобрели теперь вкус картона. После недавнего знаменательного события небеса ему улыбались, но крысам на земле было все равно. В этом мире не осталось даже намека на уважение.

Отец предложил Джоши взять «перерыв», чтобы подумать о своем поведении, и мальчишка с воплями помчался в туалет. Никто в зале словно не обратил на это внимания.

Вся эта мизансцена опротивела Квинтону. Он спокойно положил нож на стол и семь раз, меняя концы, протер рот салфеткой — такая процедура всегда помогала ему взять себя в руки. Он сделал еще один большой глоток чистой воды, сунул под тарелку стодолларовую купюру и поднялся.

Кивнув и улыбнувшись официантке, которой явно понравился, он двинулся в сторону туалета.

«Когда сохраняешь твердость, — про себя поучал недалеких людишек Квинтон, — важно не выделяться в толпе. Настоящая жизнь. Но без высокомерия и вызова. Проблема мальчишки в том, что он выделяется в толпе, ведет себя как избалованный принц, поедающий мороженое, в то время как королевство питается горохом.

Моя задача просветить мальчишку, не повторяя его ошибки, то есть не привлекая внимания. Свет рампы мне не нужен, особенно сейчас».