– На этом рынке цену назначает продавец.

– Два – и кончено.

– Три.

– Хорошо, три. Ну, так где твоя лошадь?

– Сначала деньги, любезная госпожа.

Она с ледяным блеском в глазах достала деньги из кожаного кошеля и вложила в его протянутую ладонь.

– Меня зовут Регнак – для друзей Рек.

– Мне все равно, как тебя звать, – заверила она.

Они ехали в молчании, холодом не уступавшем погоде. Девушка сидела в седле позади Река. Несмотря на снедавший его страх, он подавлял желание пришпорить коня. Нельзя сказать, чтобы он сожалел о том, что спас ее, – этот поступок безмерно повысил его самоуважение. Но он боялся встречи с Рейнардом. Девушка не станет молчать, пока он будет улещивать атамана. И даже если она каким-то чудом удержит язык за зубами, то потом непременно донесет, что Рек рассказал Рейнарду о путях следования караванов.

Конь споткнулся об укрытый под снегом корень, и девушка съехала набок. Рек поймал ее за руку и водворил обратно в седло.

– Не лучше ли будет обхватить меня за пояс?

– И во сколько мне это обойдется?

– Давайте держитесь. Слишком холодно, чтобы спорить.

Она обхватила Река руками и прислонилась головой к его спине.

В небе собирались черные тучи, становилось все холоднее.

– Надо будет пораньше остановиться на ночлег, – заметил он. – Погода портится.

– Согласна.

Пошел снег, и ветер усилился. Рек низко наклонял голову, щурясь от летящих навстречу снежных хлопьев. Он направил мерина в сторону от тропы, в гущу леса, и вцепился в луку седла, когда конь стал взбираться на крутой склон.

Рек понимал: ночевать под открытым небом в метель – чистое безумие. Нужна пещера или хотя бы скала, под которой можно укрыться. Они ехали еще час, пока не добрались до поляны, окаймленной дубами и дроком. На поляне стояла бревенчатая крестьянская хижина, крытая дерном. Дыма над каменной трубой не было.

Рек пришпорил усталого коня. К хижине примыкал огражденный навес с прогнувшейся от снега плетеной кровлей, и Рек завел мерина туда.

– Слезайте, – сказал он девушке, но она все так же держалась за его пояс. Заметив, что руки ее посинели, Рек принялся что есть силы тереть их. – Да очнись же! Очнись, будь ты проклята! – Разомкнув ее руки, он соскочил с седла и подхватил ее, падающую, на руки. Губы у нее посинели тоже, и волосы смерзлись. Взвалив девушку на плечо, он снял с коня поклажу, ослабил удила и внес ее в хижину. Деревянная дверь стояла приотворенной, в стылое жилье набился снег.

Рек увидел лежанку под единственным окном, очаг, нехитро сколоченные полки и поленницу дров у дальней стены – ее могло хватить на две, а то и три ночи. Еще в хижине имелись три корявых стула и стол, грубо вытесанный из вязового пня. Рек опустил бесчувственную девушку на лежанку, нашел под столом связанный из прутьев веник и вымел из дома снег. Он хотел закрыть дверь, но прогнившая кожаная петля лопнула, и дверь перекосилась. Ругаясь, он загородил вход столом.

Поспешно раскрыв котомку, он достал коробку с трутом и огнивом. Неведомый хозяин хижины уже сложил в очаге дрова, как это заведено в лесной глуши. Рек собрал в кучку под хворостом сухие листья, полил их лампадным маслом из кожаной фляжки и стал высекать огонь. Пальцы у него застыли, и искры тут же гасли – он остановился, заставил себя медленно, глубоко подышать и снова ударил огнивом. На этот раз трут затлел. Рек осторожно раздул огонек, а когда занялись прутья, стал подкладывать мелкие ветки. Огонь начал разгораться.

Рек подтащил к очагу два стула, набросил на них одеяла и вернулся к девушке. Она лежала, едва дыша.

– Все эти проклятые доспехи, – проворчал он и стал развязывать на ней полушубок, поворачивая ее с боку на бок. Вскоре он раздел ее и принялся растирать. Подбросив в огонь еще три полена, он расстелил на полу перед очагом одеяла, положил на них девушку и стал тереть ей спину.

– Не вздумай у меня умереть! – рявкнул Рек, массируя ей ноги. – Посмей только! – Он вытер ей волосы полотенцем и завернул ее в одеяло. На полу было холодно, из-под двери тянуло морозом, и, пододвинув лежанку к очагу, он переложил туда девушку. Пульс девушки бился медленно, но ровно.

Он взглянул ей в лицо – оно было прекрасно. Не в общепринятом смысле – этому мешали слишком густые, сумрачные брови, квадратный подбородок и слишком полные губы. Но в лице ее были сила, мужество и решимость. И не только – во сне черты ее лица стали нежными, совсем детскими.

Рек тихонько поцеловал ее.

Потом застегнул свой полушубок, отодвинул стол и вышел в бурю. Гнедой фыркнул, заслышав его шаги. Под навесом лежала солома, и Рек, взяв пучок, вытер коню спину.

– Ночь будет холодная, парень, но тут ты не пропадешь. – Рек покрыл попоной широкую спину мерина, покормил его овсом и вернулся в хижину.

К девушке вернулись живые краски, теперь она мирно спала.

Пошарив по полкам, Рек отыскал старый чугунок. Достал из котомки полотняный, со стальной защелкой мешок со съестным, извлек оттуда вяленое мясо и стал варить похлебку. Согревшись, он скинул плащ и полушубок. Ветер снаружи бросался на стены, но внутри жарко пылал огонь, наполняя хижину мягким красноватым светом. Рек стянул сапоги и растер себе ноги. Хорошо, однако, быть живым.

А есть-то как хочется!

Он взял глиняную, обшитую кожей манерку и попробовал суп. Девушка пошевелилась, и он подумал, не разбудить ли ее, но решил, что не надо. Она так хороша, когда спит, – и сущая ведьма, когда бодрствует. Она повернулась на бок и застонала, высунув из-под одеяла длинную ногу. Рек вспомнил ее тело и усмехнулся. Ничего мужского в нем нет! Она просто крупная – но сложена превосходно. Он смотрел на ее ногу, и улыбка исчезала с его лица. Он представил, как лежит нагой рядом с ней…

– Ну нет, Рек, – сказал он вслух. – Ты это брось.

Он укрыл ее и вернулся к похлебке. «Готовься к худшему, – сказал он себе. – Проснувшись, она обвинит тебя в том, что ты воспользовался ее слабостью, и выцарапает тебе глаза».

Он завернулся в плащ и улегся перед огнем. На полу теперь стало теплее. Он подбросил дров в огонь, положил голову на руку и стал смотреть, как кружат, скачут и изгибаются огненные танцовщицы.

Скоро он уснул.

Разбудил его запах поджаренной ветчины. В хижине было тепло, а его левая рука опухла и затекла. Рек потянулся, застонал и сел. Девушки нигде не было. Потом открылась дверь, и она вошла, стряхивая снег с полушубка.

– Ходила посмотреть на лошадь. Есть будешь?

– Да. Который час?

– Солнце часа три как взошло. Снег почти перестал.

Он распрямил свое ноющее тело. Спина совсем онемела.