В каюте было жарко и влажно. По стенам были развешаны керосиновые лампы, светившие желтым уютным светом. Они были очень кстати, поскольку за квадратными окошками был черный, как смола, вечер.

У стола все еще сидело шесть или семь матросов. Выпив водки, они горланили во весь голос. Урстрём тоже был там.

Я начала собирать тарелки, кружки и ложки. Морские волны к вечеру шумели громче и сильнее били о корпус судна.

Когда я подошла к тому месту, где все еще сидели несколько человек, шум притих. Матросы следили за мной, пока я оттирала тарелки и собирала их в стопку. Вдруг один из них схватил меня за руку:

– Ну как, вкусная была птичка?

Это был тот самый, которого Фредерик обозвал скотиной. Коренастый и подстриженный под горшок. Взгляд у него был недобрый – видно, затаил обиду за то, что Фредерик опозорил его перед всеми.

Я пробормотала что-то в ответ, высвободила руку и продолжила заниматься посудой. Но коренастый заговорил громче, чтобы все слышали:

– Что скажешь, капитан, разве следует пускать на грузовое судно того, кто задумал охотиться на пиратов?

Урстрём не ответил, лишь повертел один из своих золотых перстней. На самом деле эти перстни были ему как корове седло. Но, возможно, он считал, что они придают ему важности.

– Я хочу спросить, – не унимался коренастый, – что будет, когда пираты сцапают девчонку и узнают, что она приплыла в Портбург на нашем корабле?

Урстрём отхлебнул из своей кружки, но снова промолчал.

– Я бы на месте Белоголового не похвалил того капитана, который помог ей переплыть Ледовое море. Я бы решил, что капитан «Полярной звезды» мой враг. И захотел бы его отыскать и проучить как следует. Может, даже… отправить его корабль на дно морское.

– Она всего лишь ребенок, – процедил Урстрём сквозь зубы.

– Может, и ребенок, – согласился матрос, – но она, насколько я знаю, единственная, кто решился бросить вызов Белоголовому.

На миг повисло молчание. Слышно было лишь, как волны непрестанно ударяли о борт. Мы болтались в море, словно обломок дерева. Я понимала: этот матрос сказал то, о чем думали все. И Урстрём в первую очередь.

– Оттосен верно говорит, – поддакнул еще один. – С какой стати мы, мирные матросы, должны рисковать своими жизнями ради этой девчонки? Зачем нам ссориться с Белоголовым?

Снова молчание. Урстрём смотрел на меня, нахмурившись. Казалось, слышно было, как у него мозги скрипят.

– Ну, может… – проговорила я. – Может, он меня и не схватит?

Тут уж они все уставились на меня. Никто больше не смеялся. Нетрудно было догадаться, о чем думал каждый. Ребенок, стоявший перед ними, – наивная дурочка. На миг показалось, что кое-кто из них даже жалеет меня.

– Пойду мыть посуду, – пробормотала я, подхватила гору тарелок и прошмыгнула вон, торопливо и тихо, словно мышка.

В ту ночь я долго лежала без сна на своей койке. Плакала и не могла унять слезы. Они затекали в рот, и их соленый привкус заставил вспомнить о тех осенних днях, когда мы с Мики собирали хворост на берегу. Осенью море всегда неспокойное – волны, наступая со всех сторон, взбивают пену. Даже воздух пахнет морем, так что, когда возвращаешься домой, на губах остается соленый вкус.

Нельзя сказать, что я плакала из-за матросов «Полярной звезды», что это их злобные нападки довели меня до слез. Я понимала: в их словах была доля истины. Как я, девчонка ростом чуть выше фальшборта, могу сразиться с Белоголовым? Никто из взрослых на такое не решался, капитан пиратов напустил на всех страху. Только такая дурочка, как я, без ружья и даже без ножа, могла отправиться в плавание, сама не зная, что делать дальше.

Я перевернулась на бок, осторожно, чтобы не упасть с койки. Корабельные доски дрожали и стонали, а команда храпела. Конечно, спавшим повезло, но кому-то приходилось нести вахту и управлять судном. Оставив за кормой Синюю бухту, «Полярная звезда» мчалась в ночи по волнам, держа курс на Волчьи острова. Мы были уже далеко в море. Морские пауки, заползавшие иногда на борт, были большими, как рыбные котлеты. Дальний путь, долгое возвращение. Как же мне быть?

Так я лежала и плакала – и ломала голову, что мне делать дальше. Как вдруг кто-то потряс меня за плечо. Я вздрогнула: мне казалось, что все спят. Повернувшись, я увидела силуэт кого-то высокого, большого и широкоплечего.

– Пойди-ка со мной на минутку, – прошептал Фредерик.

Я села, спустила ноги с койки и сунула их в сапоги. Я спала в куртке, поскольку ночами на «Полярной звезде» было холодно. Фредерик шел впереди. Мы поднялись по лестнице и оказались на камбузе.

Пока мы шли, Фредерик не проронил ни слова, и я тоже. Я вытерла щеки, и вскоре слезы снова спрятались назад в укромный уголок где-то в животе. Фредерик вскипятил воду, потом сунул руку поглубже в ларь и вытащил банку меда. Это был его тайный запас. Он положил нам по большой ложке драгоценного меда, налил кипятку и протянул мне кружку.

– Хочешь?

– Нет, – отказалась я.

Фредерик отставил кружку в сторону. Огонь еле тлел. Он подбросил несколько поленьев и пошевелил кочергой.

– Сердишься на меня? – спросила я.

Он сглотнул. Посмотрел на танцующее пламя. Потом вздохнул, глубоко-глубоко, словно выпускал из себя весь воздух.

– Я не на тебя сержусь, – ответил он, – а на себя.

Фредерик посмотрел на свои руки, лежавшие на коленях, посидел еще немного молча, а потом сказал:

– У нас больше общего, чем тебе кажется. Не только то, что мы оба умеем ощипать птицу и сварить кашу.

– Правда?

– Как зовут твою сестру – ту, которую похитил Белоголовый?

– Мики.

Фредерик кивнул.

– А мою Ханна.

– Кого?

– Мою сестру, которую увез Белоголовый, – ответил Фредерик. – Ей было одиннадцать.

Я просто ушам своим не поверила! Выходит, с Фредериком стряслась та же беда, что и со мной. Фредерик, с его большой рыжей бородой и добрыми голубыми глазами, всегда такой веселый, готовый с улыбкой почистить хоть двенадцать кило брюквы… Оказывается, и у него Белоголовый украл сестру.

– Как это случилось?

Фредерик помрачнел и начал свой рассказ. И чем больше он рассказывал, тем мрачнее становился.

Фредерик и Ханна жили на большом острове, который назывался Рыбий. Оба были рыжеволосые, так что казалось, у них из-под шапок струится золото. Отец и мать, как и другие родители, занимались разделкой рыбы. Поэтому и остров так назывался. Почти каждый день они ели жареную или вареную тресковую икру на ужин – совсем неплохо. Но Фредерик столько этой икры наелся, что она ему опостылела. Он был сыт по горло этой серой массой и больше всего мечтал о вареном крабе.