средства борьбы с пожарами были в лучшем случае примитивными, а чаще всего практически бесполезными, неудивительно, что люди легко поддавались панике. В октябре 1861 г. в результате серии пожаров в окрестностях Нерака (Лот-и-Гаронна) по департаменту и соседним кантонам Герс прокатилась волна страха, настолько глубокого, что, по мнению имперского прокурора, его можно сравнить с Великим страхом 1789 года: вооруженные патрули, выстрелы по ночам, люди, забаррикадировавшиеся в своих домах, нищие и бродяги, арестованные или выгнанные из деревень, даже "массовые сборы" по слухам, что клерикальные и легитимистские группы устраивают пожары в отместку за папскую политику императора. Такие слухи оказались заразительными, и один бедняк поджег мельницу, "потому что слышал, как говорили, что так надо делать, и что он будет богато вознагражден". В конце концов тревога улеглась, как и другие волны паники в тревожные времена.

Наибольшую пожарную опасность представляли соломенные крыши, которыми было покрыто множество строений. "Если крыша покрыта соломой, - гласила гасконская поговорка, - не подпускай к ней огонь". Власти и страховые компании вели ожесточенную борьбу с соломенными крышами. Но многие факторы препятствовали изменениям, прежде всего, стоимость подходящего заменителя, пока транспорт не сделал шифер или черепицу более доступными. Кроме того, в горах и других районах солома хорошо защищала хижины, что позволяло запасать продукты в большом количестве. Более того, возможно, стены и деревянные конструкции крестьянских хижин были слишком слабыми для более тяжелого покрытия, и их приходилось укреплять, а то и полностью перестраивать. И это почти наверняка объясняет странное восстание против соломенных крыш, потрясшее анжуйскую деревню в 1854 г., когда префект Мэна-и-Луара, желая устранить источник слишком частых пожаров, постановил, что все соломенные крыши должны быть заменены шифером или черепицей. Многие крестьяне, слишком бедные, чтобы нести расходы на новую крышу, не говоря уже о том, чтобы перестраивать свои дома из камня, а не из глины и дерева, воспротивились этому распоряжению и были выселены. Они двинулись на Анжер в количестве нескольких тысяч человек, и армия была вынуждена вмешаться и разогнать их. Префект был заменен, указ отменен, а соломенные крыши стали исчезать постепенно. Относительно благополучные крестьяне, занимавшиеся страхованием, были вынуждены подчиниться требованиям в результате целенаправленной атаки страховых компаний в 1860-х годах и позже. Но окончательный скат к забвению произошел, когда на смену древней молотилке пришла молотилка. Солома, используемая для крыш, должна была сбиваться в кучу; механические молотилки ломали солому и делали ее бесполезной. Страховые тарифы сделали соломенные крыши нецелесообразными для зажиточных людей, а машины сделали это практически невозможным для бедных".

Голод и страх перед ним были более постоянным страхом, чем пожар, вездесущий очаг и главная проблема многих провинций. В одних местах, как в Мориенне, тревога за обеспечение себя и своей семьи хлебом, кашей или отрубями была сильнее, чем в других. Но везде она определяла поведение, взгляды и решения.

В 1773 г. королевский чиновник в Фуа заметил, что бедняки "соблюдают больше постов, чем церковные предписания". Девятнадцатый век не обошелся без дисетов: 1812, 1817, 1837, 1853 годы и особенно великий голод 1846-47 годов. В Арьеже семьи ели траву, голодные крестьяне "стремились попасть в тюрьму", нищенство стало хроническим явлением, армии нищих спустились на равнины, и до конца века путешественники были окружены легионами детей, просящих милостыню.

В песнях и поговорках запечатлена мудрость голода: "Год пчелиный - год голодный; год желудевый - год нулевой". "С голым задом ходят, с пустым брюхом не ходят". "Не обращай внимания на лохмотья, лишь бы была еда". "Полно капусты, полно репы, лишь бы человек был сыт". И о том, как важно беречь драгоценный хлеб: "Твердый хлеб - надежный дом". Теплый хлеб мог означать разорение, если человек ел его слишком много. Черствый хлеб поощрял бережливость". Как подчеркивает Кобб, проблемы прожиточного минимума, т.е. минимума, значительно ниже прожиточного минимума, сохранялись и в XIX веке. Голодные крестьяне, столкнувшиеся с нехваткой зерна, вели себя так же, как их предки: блокировали или грабили колонны с зерном. Начиная с 1830-х гг. и до конца Второй империи министры, префекты и субпрефекты с тревогой следили за состоянием посевов, а начальники полиции ежемесячно, а иногда и еженедельно докладывали о состоянии посевов в своих регионах и о запасах зерна в целом. Как отмечал в октябре 1856 г. префект Луара, бедствие и нужда были неизбежны "в этот сезон". Можно только поздравить себя с тем, что удалось избежать крайнего бедствия. Год, когда нужда не вызывала беспокойства, был поводом для официальных комментариев. В 1854 г. правительственные меры, общественные работы и помощь Мэн-и-Луаре позволили округе спокойно пережить голодную зиму и еще более голодную весну. "Впервые ... бедственный год пройдет без беспорядков и почти без шума", - хвастался местный префект".

Даже в столь поздние сроки суровая зима, бесплодная весна, неурожай все еще могли привести к бедствиям и зерновым бунтам, которые требовали общественных работ, субсидий, благотворительных инициатив и полицейских мер. Медленно - но очень медленно - ситуацию выправляли железные дороги. В 1847 г. Орлеанская компания была готова заявить о своем "славном удовлетворении тем, что земли вдоль ее железной дороги были избавлены [не от голода, а] от тех сцен беспорядков, которые вызвала нехватка продовольствия в других странах". Директора компании слишком рано радовались, но об этом с большим основанием скажут другие: Лавернь в 1855 г. радовался тому, что новые железнодорожные пути позволяют избежать голода даже при высоких ценах на пшеницу; Ж.А. Барраль в 1884 г. радовался тому, что с появлением железной дороги Лимузен больше не подвержен частым голодам.

Хотя обеспечение населения продовольствием оставалось проблемой до самого конца существования империи, продовольственных бунтов становилось все меньше и меньше, что свидетельствовало о растущих успехах в решении проблем пропитания. В неурожайном 1868 году неспокойно было в голодные весенне-летние месяцы, когда зерно предыдущего урожая закончилось еще до того, как был завезен новый. Резкий рост цен, слухи о приписках и спекуляциях вызвали продовольственные бунты от Манша до Ардеша и Тарна. Серьезные беспорядки вспыхнули в Гайаке и Альби, а магистраты в Тулузе сообщили о самой напряженной ситуации за последние 15 лет". Но, похоже, это был последний старомодный продовольственный кризис. Рост производительности труда и совершенствование коммуникаций вытеснили страх перед голодом из публичной сферы в частную, из общего в частное. Голод, который управлял общественной жизнью на протяжении тысячелетий, стал исключительным событием. Наглядным свидетельством того, как голод накладывал свой отпечаток на общество, может служить самый интимный показатель: в 1836-1860 гг. мы видим статистически значимую корреляцию между ценой