с собой таро в своем длинном рукаве, и что он умеет по ним гадать. Именно поэтому многие деревенские жители приписывают ему столько знаний и учености"?

Священник мог наложить чары на бурю и предотвратить град. Он мог набросить шляпу на свой приход, чтобы защитить его (символически прикрыть его), или бросить башмак в грозовую тучу, чтобы прогнать ее (символически отбросить ее). Некоторые священники были "хороши для града", многие - нет. Хотя священники, отказывающиеся использовать свои силы, чтобы отогнать грозу или заставить ее разразиться, рисковали быть избитыми, люди понимали, что молодой священник может оказаться недостаточно мудрым, чтобы знать эти секреты, и обычно искали для своего прихода старшего, опытного человека.

 

Важно было остерегаться куратора, обладающего "даром", но силы которого истощились, так что его мессы не имели силы (ses messes, alles ont pus de force). Мессы и другие религиозные обряды играли роль в нескольких видах магии, предназначенных для благословения, изгнания, исцеления, прекращения мучений или их навлечения (messes de tormentation). Самой эффективной мерой, если ее удавалось осуществить, считалась треугольная месса (messes en pied de chévre), когда священники трех церквей, образующих треугольник, читали мессу примерно в одно и то же время. Большинство священников неохотно присоединялись к подобной практике, но, как правило, их можно было склонить к невольному участию в ней. В любом случае, простое прикосновение к священнику или его облачению часто оказывалось излишним.

и, конечно, чем выше его ранг, тем больше власти. В 1881 г. новый генеральный инспектор начального образования в Лозере был потрясен, обнаружив, "какое огромное значение [жители региона Менде] придают контакту с мантией прелата, совершающего обряд исцеления больных".

В большинстве крестьянских домов хранился запас святой воды, принесенной из церкви накануне Пасхи или Рождества Христова в специальном тазике или кувшине для защиты построек и посевов, а в экстренных случаях - для крещения мертворожденного ребенка или окропления трупа. Английский путешественник, проезжавший в 1894 году через Кверси, был заинтригован, увидев бутылки со святой водой, установленные на верхушках дымовых труб для защиты от молний. Кресты, часто сплетенные из соломы и увитые цветами, пальмовыми листьями (или их местными заменителями), или тем и другим вместе, возвышались над дверью, после того как их трижды пропускали через пламя костра середины месяца или благословляли в Вербное воскресенье. Они служили надежной защитой от молнии, а также от других нематериальных бед. А там, где, как и в большинстве других мест, ненависть к господской охоте сохранилась в рассказах о сатанинских всадниках - красных, черных, проклятых гаерах, проносящихся по ночам, которых особенно боялись те, кто выжигали угли, священник обязательно выходил освятить их одинокие хижины".

На неопределенном пространстве между религией и магией выделялись донники, колодцы, родники, колокола. С водопоями мы познакомимся позже, когда перейдем к религиозным практикам, а пока скажем лишь, что в целом они играли важнейшую роль для людей, которым было трудно понять и подчинить себе свое тело, разум и физическое окружение.

В течение всего XIX века чудодейственные фонтаны как таковые сохраняли свою популярность. Некоторые из них, наверное, напоминали японские храмовые рощи, над которыми и над всей окружающей растительностью были развешаны вотивные тряпки, ленты и предметы одежды. А некоторые явно выигрывали от роста благосостояния своих почитателей, что выражалось в более удобных установках или монументальных украшениях, как, например, в Бретани. Этот культ "хороших" фонтанов (который еще можно встретить) пошел на спад, по крайней мере, в центре, на западе и на юго-западе после начала века и, что особенно заметно, в годы Первой мировой войны. После нее ими пользовались только местные жители и старики.

Это не помешало звонить в церковные колокола во время штормов. В XVIII веке карильон де тоннер был запрещен гражданскими и церковными властями, а в XIX - осужден всеми государственными структурами. В Герсе префектуральные указы следовали один за другим: в 1813, 1839 и 1855 годах, а также официальные просьбы о принятии еще новых указов, что свидетельствует о неэффективности всех постановлений. Официальное церковное обследование 500 герских приходов, проведенное в 1840 г., выявило эту практику во всех приходах, кроме 14. Другой опрос, проведенный в 1956 г., показал, что в 194 из 337 приходов от этого обычая отказались, но в 143 по-прежнему звонят в колокола при угрозе или во время бури.

Одной из важных причин, по которой священники и государственные власти выступали против этой практики, была угроза жизни звонаря. Только в 1783 г. во Франции молния ударила в 386 колоколен и убила 121 звонаря. С появлением молниеотводов число жертв уменьшилось, но не в таких изолированных департаментах, как Ардеш, где в 1874 г. один звонарь был убит молнией в Бальбиаке, а другой - в Грос-Пьерре в следующем году. А в 1878 г., когда звонарь в приходе близ Ларжентьера отказался выполнять свои обязанности во время грозы, двое пьяниц заняли его место "и спасли поля от града", опустошившего соседние приходы. Как и колокол в Монморильоне (Вьенна), в который продолжали звонить до Первой мировой войны и, возможно, после нее.

В Маконнэ и Бурбоннэ, как и в других регионах, мэры не решались исполнять официальные предписания о запрете колокольного звона, прекрасно понимая, что их население так же легко ополчится против них, как и против священников, пытавшихся воспрепятствовать этой практике. В 1890-х годах Эдвард Харрисон Баркер называл колокольный звон старым обычаем, который вымирает, но при этом он встречал его в долине Дрём, когда проезжал через нее. А Анри Польж рассказывает, что в 1908 г., чтобы отомстить обычному звонарю, отказавшемуся звонить в церковные колокола 14 июля, муниципальный совет Лигарда назначил второго человека, которому было поручено звонить "в случае опасности от града". Звон колоколов успокаивал тех, кто его слышал, снимал тревогу, позволял чувствовать себя менее беспомощными. Они давали людям возможность что-то сделать (или подумать, что они делают), когда они ничего не могли сделать. Логика, лежащая в основе звона, - отпугивание зла - имела смысл, даже если она не работала. Импотенция придумывала свои собственные средства защиты.

Стратегия импотенции (то есть магии) основывалась на примитивном единстве предметов и существ - том "неясном и глубоком единстве", о котором пел Бодлер в своих "Переписках":

 

Природа - это храм, где живые колонны Порой проронят сбивчивый говор; Человек пересекает его, и множество символов Бросает на него знакомый взгляд.

 

Современное мышление изолировало и разделило предметы и существа. Объективные единицы (дерево, колокол, буря) служили заменителями субъективных представлений о более широких целых, сформированных по антропоморфным линиям