Столыпин задумывал и школьную реформу – всем дать начальное образование!

Но, конечно, главные его реформы относились к земле. В России с ее бескрайними просторами, с крестьянами, составлявшими тогда 85 % населения, вопрос о земле был главный. Это был вопрос не только экономический, но и духовный. И даже, можно сказать, в нашей с вами стране в те далекие годы – душевный.

«Все мы, русские дети, были связаны с Россией от самого рождения бесчисленными нитями, – вспоминал, уже давно находясь в вынужденной эмиграции и горюя о том, что у его детей нет “этой живой, реальной России”, князь Сергей Евгеньевич Трубецкой, сын известного философа и отец известнейшего лингвиста. – Для нас лично очень существенную роль играла наша связанность с землей – принадлежность к поместному классу (то есть помещиков, тех, кто имеет свое поместье – принадлежащую им по наследству, от прабабушек и прадедушек, землю. – М. Ч.). Можно чувствовать эту органическую связь с Отечеством и не зная истории. Так чувствует ее крестьянин, безвестные деды и прадеды которого покоятся на сельском кладбище».

Но для князя, знающего «историю своих предков», важны были особые нити, связывающие его «с родной землей и ее прошлым…»[2]. Тяжело думать о том, с каким чувством эти люди покидали свою землю помимо воли в 1918–1922 годах; об этом наша речь впереди.

Находясь в вынужденной эмиграции, князь Сергей Евгеньевич Трубецкой горевал о том, что у его детей нет «живой, реальной России»

Столыпин хотел довести совершенное Великой реформой раскрепощение, освобождение крестьян до конца. В центре его программы была аграрная реформа. Ее главной идеей было разрешение крестьянину свободного выхода из общины.

Община, или мир, – эти слова закрепились в свое время именно за крестьянским обществом в каждом русском селе. Важной чертой мира была круговая порука. То есть коллективная (не личная!) ответственность за разного рода повинности (обязанности, обязательства) в пользу государства.

Всем миром решали, например (до военной реформы Александра II), кому из молодых парней в этом году забрить лоб, чтобы предоставить государству назначенное число рекрутов (тем, кого забирали в армию, сбривали часть волос надо лбом, чтоб легко было найти возможного беглеца).

В пушкинское время рекрутов из крепостных назначали помещики. Кто читал «Евгения Онегина» (а я надеюсь, что все до одного читатели этой книжки читали хотя бы отдельные главы этого великого произведения – иначе как считать себя русским? Или – гражданином именно России?), тот легко вспомнит описание «старушки» Лариной, матери Татьяны и Ольги:

Замечу по ходу дела, что вряд ли вам (да и многим взрослым) известно, как велика разница в понимании возраста человека в пушкинское время и в наше.

Онегин говорит Ленскому, возвращаясь от Лариных:

Сколько же «старушке» лет? Подсчитаем. У Лариной две незамужние дочери. Им никак не более тринадцати. Единого мнения пушкинистов здесь нет, но есть довольно уверенная гипотеза, что Татьяне тринадцать лет! Не забудем, что незадолго до времени действия пушкинского романа – в XVIII веке – в России нередко девиц выдавали замуж в тринадцать-четырнадцать лет.

Так что «старушке» немногим больше тридцати трех. Старость в пушкинские времена приходила рано.

Важной частью устройства жизни российского крестьянства было общинное землевладение. Великая реформа 1861 года оставила общинный принцип в нерушимости. В общинном владении оказалось около 80 % всей крестьянской земли.

Что это значит? А то, что земля после отмены крепостного права не стала собственностью российского крестьянина. Он владел этой землей временно: пользовался ею для посевов и сбора урожая.

Раз в несколько лет землю делили всем миром – практически всеми мужчинами села – заново. Называлось – передел. И каждый получал уже другой, новый кусок земли (свой новый надел).

Очень важно – и легко – понять даже тем, кто от земледелия весьма далек: из-за такого порядка у крестьянина, в сущности, не было стимула холить свою землю, удобрять ее и прочее. Зачем, когда в следующую весну она, вполне возможно, достанется другому, а ты на новом куске земли начинай все сначала…

Ясно, что общинное землевладение тормозило экономическую жизнь деревни.

А для правительства Александра III (император с 1881 года – после гибели Александра II), не торопившегося активизировать реформы отца, община была удобна. Прежде всего для компактного взыскания недоимок – недоплаченных налогов. (Так впоследствии гораздо удобней станет «советскому» государству забирать осенью госпоставки – то есть государственные поставки зерна и проч. – с одного колхозного двора, чем собирать по всем дворам.)

Кроме того, власть считала, что только община может защитить крестьянина от нищеты или хотя бы «отдалить опасность голодной смерти».

А между тем десятилетие после реформы стало временем демографического взрыва: за 30 лет сельское население России почти удвоилось!

Людей в селе стало больше, чем могла прокормить земля.

Тем более что она, как мы только что объясняли, была истощена варварским, не «хозяйским» обращением – из-за переделов, когда крестьяне не видели смысла удобрять (холить) только временно принадлежащую им землю!

Княгиня Кантакузина (чье американское происхождение, пожалуй, помогало ей трезво взглянуть на российскую жизнь) писала в мемуарах:

«…Расхолаживало, порождало лень и приводило к падению урожая, поскольку лентяй делал как можно меньше, в то время как усердный работник, который глубоко вспахивал и хорошо удобрял свой участок, видел, как обработанную и улучшенную им землю отдавали в другие руки. Его хорошее зерно продавали, смешивая с плохим зерном другого, и он не получал никакого иного результата, кроме усталости».