— Не нужно никаких откупов. Ни живым, ни мёртвым. Силы и тайны земли нам неведомы. И нет у нас власти на них влиять. Спасайте свои жизни, люди! То, что дороже золота. Идёмте на север, — сказал кузнец.

— А что это у тебя, Петрович? — взвизгнула Мотря и потянулась к зипуну.

Кузнец отстранил её и сам откинул полу.

К мокрой и грязной рубахе кузнеца приклонился младенец-урод. Из его огромной головы, вскрытой неумехой-лекарем, торчала бурая солома. Личико скукожилось на одну сторону, беззубый роток ощерился.

— Мой родной прах, — молвил кузнец. — Уйду и похороню там, где не трясёт.

— Э нет! — взревел Калистрат. — Ты к нам падаль принёс, чтобы мы через неё все померли!

Он мгновенным броском опытного охотника подскочил к кузнецу, вырвал у него трупик сына и швырнул в костёр. Двое мужиков схватили Петровича за руки, заломили. Но он расшвырял их и бросился в костёр, стараясь своим телом заслонить мёртвого ребёнка. Его волосы и одежда вспыхнули мгновенно.

Таисия закрыла уши от криков ещё более ужасных, чем подземный гул. А вот глаза зажмурить не могла. А ещё запах… Кто хоть раз почует горящую плоть, не скоро забудет вонь, выворачивающую нутро.

Наверное, несдобровать бы Таисии Мельниковой от козней Мотри и Калистрата. Или череда откупов унесла бы ещё не одну жизнь. Но сама земля, которую раздирали изнутри неведомые силы, явила людям чудо. А может, так Спаситель порадел справедливости.

Возле исходившего чёрным дымом трупа кузнеца появился убитый пастух. Откуда он возник, никто не заметил. Ни слова не сказал, но все вокруг замолчали. Его лик ущербного разумом разгладился, только выбитый глаз зиял чёрной раной да порванный рот не скрывал крошева зубов. Он держал кожаный мешок и без слов, скалясь, вынимал из него вещицы и бросал на землю.

Орден Святого Владимира… Крест… россыпь серебряных пуговиц с двуглавыми орлами…

— А ну не трожь! — заорал высокий голос, и из-под крыши овина спрыгнул… Осип.

— Это моё! — проревел он, пытаясь поднять вещи, видимо, награбленные им на кладбище.

Пастух беззвучно засмеялся, подбросил вверх мешок. И смешался с толпой.

Калистрат уже сообразил, как нужно поступить.

Он выхватил ружьё у мужика и пальнул в Осипа, который заворачивал ордена в тряпицу. Угодил как раз в грудь.

— Ты… за что… брат… — только и успел сказать вор.

Он упал навзничь, и его лицо исказили обида и изумление.

Таисия всё поняла. Может, и годился бы род Мотри для откупа, но не Таисии и ни одному человеку на свете не решать это. Она развернулась и молча пошла со двора, где вершилось бесчестье и тлели трупы.

Народ двинулся за ней.

Шли молча.

Что поделать, если каждый, как Андрюня, хранит в себе и святость и грех.

Только долготерпивой земле до этого нет дела.

Когда настанет час её гнева, спасения не будет никому. Если Бог не заступится…