Территорию же, где находился король, оцепили и установили строгий режим. Никто не мог ничего сделать без санкции Иоанна. Во всяком случае такого, что могло как-то повлиять на его здоровье. Ева же сидела рядышком и выполняла функции переводчика. Потому что более-менее внятно по губам могла читать лишь она.

[1] У пилы имела явно выраженная негативная окраска. Долгое время в европейской культуре она употреблялась как специализированный инструмент плотников-столяров и инструмент казни. В быт простых обывателей она вошла довольно поздно.

[2] Топор в крестьянском хозяйстве тоже был долгое время дефицитом из-за высокой стоимости. И веке в X–XII, например, был далеко не в каждом доме простых селян. Что в немалой степени усложняло и без того не самый простой сбор дров.

[3] Тут автор немного лукавит, потому что в некоторых народах бани (любые парильни) могли иметь и ритуально значение. Но, преобладающим был, конечно, фактор статуса. Поэтому приплетать гигиену и санитарию в качестве мотивов жителям какого-нибудь X века как минимум глупо. Они просто еще не только не знали.

Глава 3

1480 год, 19 марта, Москва

Дни шли свои чередом.

Ева сидела при короле, выступая переводчиком. Во всяком случае по губам читала более-менее уверенно только она. Видимо сказывалась придворная привычка, сформированная за столько лет обитания при дворе отца.

Король не желал никого видеть и хотел лишь одного — покоя. Чтобы его не дергали. И уже точно не лечили кровопусканиями там всякими, клизмами и прочими аналогичными «прогрессивными» способами.

Он распорядился держать помещение свежим. И регулярно его проветривать. Его самого мыть и кормить. Нормально. Бульоном пока. Но крутым и с волокнами мяса да размоченным хлебом. Из-за чего получалась такая жиденькая питательная кашица. Плюс молоко.

И такой режим давал результат. Иоанн медленно, но уверенно стал поправляться. С каждым днем ему становилось хоть чуть-чуть, но лучше. Но слабость… чертова слабость… он даже говорить пока не мог нормально — только шевелил губами и пытался издавать звуки. Но легкие его подводили, так что в лучшем случае получался едва различимый шепот. Да и то — он быстро уставал. Поэтому пока он больше просто беззвучно шевелил губами, тем более, что этого вполне хватало для общения с женой и немногочисленным окружением.

В любом случае Иоанн выкарабкивался. Однако для окружающих это было не очевидно…

—Твари…— процедил Андрей Васильевич.

—Твари?— удивился нунций Святого Престола.

—А как их еще назвать?

—Кого? Что случилось?

—А ты разве не знаешь еще? А-а-а…— махнул рукой Андрей Васильевич.— Ты вот давно навещал племянничка моего?

—Так никого же не пускают.

—Вот!— назидательно поднял палец герцог Боспорский.— Именно что не пускают.

—Иоанн изволит отдыхать,— пожал плечами нунций.— Оправляется от отравления.

—А ты в этом уверен?

—А разве это не так?

—Конечно, нет! Вот я и говорю — твари! Ныне ведь как выходит все? Это польская ш…— начал было говорить герцог, но замолчал.— Это полячка вроде как передает слова племянничка. А Данила-пес их доводит до нас. Ничего не смущает?

—А что меня должно смущать?

—А то, что племянничек мой преставился! Оттого лекарей всех и арестовали! И, мню, замучают их в холодной. Ибо ведают они о смерти короля. А эти мерзавцы от его имени власть держат. Сколько так продлится? Месяц? Два? Три? Так разъедутся все, ибо дома дел хватает. А они так и останутся править, рассказывая всем о том, что это дескать племянничек мой им поведал.

—Долго они так просидеть не смогут.— чуть подумав произнес нунций.— Рано или поздно им придется предъявить Иоанна.

—Так и предъявят. Найдут похожего на него человека. Посадят на престол.

—Откуда тебе это известно?— нахмурился Патриарх, внимательно слушавший беседу.

—Не все адепты верны этому прохвосту Даниле. Он ведь, злодей, вон что удумал. Самому встать во главе Руси.

—Ты сможешь нам его показать? Этого адепта.

—Он жить еще хочет, чтобы так рисковать. Данила ведь не простит ему. Сказывал, что зарежет и его, и всех его близких, ежели болтать кто начнет.

—Твари…— тихо произнесла Элеонора.

—Вот я и говорю — твари,— кивнул Андрей Васильевич.— Но за Данилой армия. С ним не поспорить.

—Армия на его стороне, пока он верен королю,— веско заметил нунций.

—А ты пойди — докажи, что это не так? Умаешься.

Так и беседовали.

До людей, мало связанных с политикой, подобные разговоры тоже доходили. Они слушали. Мотали на ус. И делали свое дело.

Так, например, Аристотель Фиорованти как работал над собором, так и продолжал. Без какой-либо задней мысли. Умрет Иоанн, умер или останется жив — его работа оплачивалась. А дело он делал большое и очень важное. Уже даже то, что удалось создать обеспечивало не только ему карьеру в будущем, ежели придется бежать из Руси, но и славу в веках.

Ему нравилось то, что он делал. Очень нравилось. Можно сказать, что он от своей работы тащился, перся и наслаждался ей. Ибо собор получался просто удивительный. Во всяком случае достойный того, чтобы на него равнялись в будущем.

Строго говоря от собора была готова только «коробка». Над которой еще трудиться и трудиться. Но формально он был уже освещен и в нем ежедневно проводилось богослужение.

Высота этой «коробки» в куполе достигало девяноста метров. Для Руси — заоблачная высота. Для остальной Европы — очень средний результат. Да, там еще будет крест. А также по весне продолжатся работы над колокольней и, возможно, тогда собор сможет побить все местные рекорды. Но это потом, в будущем.

А рекорды были ой какие внушительные.

Например, шпиль на соборе в Линкольне[1] достигал ста шестидесяти метров. А башня церкви Святого Олафа[2] дышала этому собору в затылок со своими ста пятьюдесятью девятью метрами.

Но это — рекордсмены. Культовых сооружений пожиже было в избытке. Готическая архитектура, эпоха которой медленно отходила в прошлое, стремилась к максимальным высотам. С, надо сказать, удивительными результатами.

Казалось бы, XIV–XV века и здания, имеющие высоты свыше полутора сотен метров. Дикость! Фантастика! Чудеса! Однако факт.

И не только культовые здания отличались высотой. В Италии тех лет имелся городок — Сан-Джиминьяно, славный тем, что был сплошь утыкан башенками в сорок — пятьдесят метров. А местами и выше. Считай Манхеттен тех лет[3].

В общем — собор и собор. Большой. Высокий. Возможно, когда его достроят, станет самым большим и высоким в мире. Но пока нет. Хотя и совершенное чудо для Руси, в которой такое монументальное строительство ранее не велось.