— Он не думал, что ты вернешься. Ты же ясно дал понять, что связываешь свое будущее с Америкой. — Рэйчел старалась, чтобы голос звучал ровно.

— В принципе он был прав, — равнодушно проговорил Габриэль, — я не собирался возвращаться, пока не женюсь. Так скажи мне, Рэйчел, дорогая, если я выброшен из мансарды, какую же спальню ты назначила мне?

— Голубую.

Она перевела дыхание — «пока не женюсь»? Хотелось бы надеяться, что это лишь замечание мимоходом, хотя тон, с каким была произнесена фраза, этой надежды почти не оставлял.

— Полагаю, идея Лидии?

— Нет, моя. — Она проигнорировала сарказм вопроса. — Я… я подумала, там тебе будет удобнее.

Это была самая большая спальня в доме. Даже больше той, которую занимали отец с матерью. Она надеялась несколько компенсировать его потерю.

— Действительно, все удобства, и к тому же — в конце коридора, чтобы у тебя не было никаких неприятностей.

— Неприятностей?

Она нахмурилась, не понимая его намека.

— Напротив — как раз дверь Лидии, которая только и занята тем, что прислушивается к скрипу половиц.

Он заметил, что до Рэйчел наконец дошло, что он имел в виду, и его улыбка стала совершенно дьявольской.

— Похоже, мы просто поменялись местами. Когда я приезжал последний раз, размещение было прямо противоположным. Мы ведь не хотим повторять прошлые ошибки, не так ли?

Рэйчел задохнулась от оскорбления.

— Ты…

— Но можешь не тревожиться, любимая, — я не собираюсь тебя преследовать.

Это «любимая» прозвучало как пощечина. Она попыталась взять себя в руки.

— А кто тебе сказал, что я тревожусь?

— Нет? Тогда что же было там, внизу?

Он небрежно махнул в сторону по-прежнему открытой двери в гостиную.

— А что там было?

— Как будто ты не знаешь!

— Ну, я была расстроена, и что?

— Может быть, вначале ты и была расстроена, — усмехнулся он, — только потом ты отшатнулась от меня, как от прокаженного, будто боялась заразиться.

— Ты преувеличиваешь!

Она не смогла скрыть дрожь в голосе — он понял все правильно.

— Я никогда не преувеличиваю, Рэйчел. Никогда.

В его тоне звучало зловещее предупреждение. Однако он не собирался на этом останавливаться, явно решив добить ее.

— Но тебе не о чем беспокоиться, моя радость, потому что я дам тебе бесплатный совет: твои девические страхи совершенно беспочвенны — со мной ты в не меньшей безопасности, чем с теткой-девственницей.

Слово «безопасность» менее всего подходило Габриэлю Тирнану. Он был опасен, начиная с того самого момента, как она впервые его увидела.

— Точно в не меньшей?

— Поверь мне, дорогая.

Его голос последовательно уничтожал ее оборонительные укрепления. Была в нем какая-то темная притягательная сила, сводившая ее с ума, заставлявшая одновременно желать и бояться его.

— Поверь мне. Будь я отчаявшимся холостяком и ползай на четвереньках от жажды, будь я сжигаем похотью так, что готов был бы умереть ради женщины в собственной постели или даже прямо на этом полу, будь ты единственной и последней женщиной на земле, — и тогда я не коснулся бы тебя даже пальцем!

Он энергично выбросил в ее сторону руку, и Рэйчел отпрянула к полированным деревянным перилам — у нее в глазах стоял ужас.

Но Габриэль знал, что делал: он замер на мгновение и быстро отдернул руку. Этот жест лучше всяких слов демонстрировал его полный отказ от нее.

— Тогда зачем, — ее душили слезы, — зачем ты обнимал меня всего минуту назад?

Это был крик раненого зверя — потом ей будет стыдно за него даже перед самой собой.

Его лицо мгновенно превратилось в непроницаемую маску, скрыв гнев и отвращение, которые пылали на нем только что.

— Тебе было плохо, и я пришел тебе на помощь, вот и все. Было бы бессмысленной жестокостью оставить тебя рыдать в одиночестве. Но не беспокойся — это не повторится. Смирись, милая, с тем, что я никогда больше не позволю себе ничего подобного с тобой. Ты слишком дорого мне обошлась!

— А с чего ты взял, что мне когда-нибудь это понадобится? — бросила она, задыхаясь от ярости.

На мгновение Габриэль дернулся, как от удара, но уже в следующую секунду вполне овладел собой, вновь обретя свой прохладно-иронический тон.

— Тебе не понравится мой ответ, так что не провоцируй меня, а то я отвечу. А сейчас, если не возражаешь, я бы хотел принять душ. Если я и раньше чувствовал себя в грязи, то теперь тем более.

Рэйчел вжалась в перила. В этом, впрочем, не было необходимости — он прошел мимо нее, жесткий и несгибаемый, глядя прямо перед собой.

Какая же она безнадежная дура! Ждала, думала, вернулся прежний Габриэль! Нет никакого прежнего Габриэля! Нет и не было. Были лишь ее детские иллюзии.

Вот он, истинный Габриэль, единственный существующий. Черный и грязный, такой, каким он был тогда, на следующий день после ее девятнадцатилетия. И ничто в нем не изменилось.

Рэйчел стояла у входа в мансарду и пыталась преодолеть страх, который неожиданно навалился на нее.

— Это смешно, в конце концов, — проговорила она вслух. — Нельзя так распускаться! Прошлое кончилось; его больше нет.

Однако оно не кончилось, оно притаилось на время, чтобы вынырнуть из памяти, как из ящика Пандоры, как раз в тот момент, когда в дом вошел Габриэль. И вместе с этим прошлым на поверхность поднялись вся боль, грязь, вся ненависть, которые в мгновение ока смели тот хрупкий мир, который так тщательно возводила в своей душе Рэйчел.

Внизу открылась и закрылась дверь, и раздались тяжелые мужские шаги вверх по лестнице. Рэйчел очнулась — еще не хватает, чтобы он застал ее здесь!

Обед закончился пару часов назад. Невыносимо тягостная церемония, каждая секунда которой была испытанием на прочность.

Габриэль сидел напротив нее, блистая безупречным костюмом, свежей рубашкой и галстуком. Одно из непререкаемых правил Грега Тирнана гласило: «В этом доме принято одеваться к обеду».

— «Я не потерплю расхлябанности, которая, похоже, заразила сегодня всех», — сухо процитировал Габриэль, встретив Рэйчел перед обедом. — Видишь, даже после смерти он продолжает распоряжаться нашей жизнью.

— Твой отец всегда любил соблюдать правила.

— И элегантных, красивых женщин, — парировал Габриэль, скользнув взглядом по ее лиловому бархатному платью.

Взгляд спокоен и холоден, в глазах нет и следа того беспокойного огня, который так испугал ее утром, тем не менее она почему-то сразу ощутила, как подчеркивает дорогая ткань линии ее тела, высокую грудь, округлые бедра. Несмотря на длинные рукава и высокий воротник платья, Рэйчел почувствовала себя голой и пожалела, что не надела что-нибудь другое.