Кто-то вручил нам программку. Свободных стульев в этой импровизированной часовне не осталось, и мы с Кейт стояли в той ее части, откуда виден был океан.

Прямо напротив этого места, на расстоянии примерно восьми миль от берега, взорвался и рухнул в воду огромный пассажирский лайнер. Океанские волны еще несколько недель выносили на берег обломки самолета и принадлежавшие пассажирам вещи. Поговаривали, что к берегу прибивало и части тел погибших, но в прессе об этом не было ни слова.

Тогда я подумал, что это первый американский самолет, уничтоженный врагом над территорией Соединенных Штатов. А еще я подумал, что это второе после взрыва в северной башне Всемирного торгового центра в феврале 1993 года террористическое нападение на США, направлявшееся из-за границы.

Но прошли недели, месяцы, и в обществе стало преобладать другое мнение относительно причин этой трагедии: технические неполадки на борту самолета.

Этому не верил никто, и в то же время почти все в это верили. Как и ваш покорный слуга.

Я окинул взглядом горизонт, пытаясь представить себе, какой двигавшийся к самолету светящийся объект заметили свидетели перед взрывом. Что именно они увидели, я не знаю, но знаю другое: им довольно скоро внушили, что ничего подобного в действительности не было.

Как жаль, подумал я, что никто не снял взрыв и то, что ему предшествовало, на видеокамеру.

Как я уже говорил, мне довелось присутствовать на множестве похорон и мемориальных служб, но в атмосфере этой службы по безвременно погибшим двумстам тридцати мужчинам, женщинам и детям ощущалась не только глубокая печаль, но и какое-то странное чувство неопределенности — невысказанный вопрос о том, что же все-таки стало причиной взрыва самолета и гибели множества людей пять лет назад.

Первой выступала женщина, которая значилась в программке как капеллан межконфессиональной церкви аэропорта Кеннеди. Она обратилась к друзьям и членам семей погибших с прочувствованной речью, в которой советовала им жить полной жизнью, несмотря на то что тех, кого они любили, с ними нет.

После нее говорили еще многие, но их голоса не заглушали доносившийся до меня ровный шум прибоя.

Потом священники различных конфессий стали читать молитвы. Люди начали всхлипывать. Кейт стиснула мою руку. Я посмотрел на нее и увидел струившиеся по ее щекам слезы.

Раввин, говоря о погибших, сказал:

— Эти люди продолжают оставаться для всех нас воплощением жизни и красоты, хотя вот уже пять лет, как они умерли.

Следующий оратор — человек, потерявший в катастрофе жену и сына, — посвятил свое выступление погибшим детям, женам и мужьям. Он также упомянул о находившихся на борту самолета семьях, братьях и сестрах, отцах и матерях, в большинстве своем не знакомых с другими пассажирами, вместе с которыми они отошли в вечность.

Последним выступал протестантский пастор, затянувший двадцать третий псалом:

— И даже когда я пойду долиной смертной тени…

Полицейские в шотландских килтах сыграли на волынках «Боже, будь милостив к нам, грешным», после чего мемориальная служба закончилась.

Потом все присутствующие — должно быть потому, что это уже вошло у них в традицию, — направились на пляж. Мы с Кейт последовали за ними.

Встав у кромки прибоя, скорбящие зажгли свечи — по одной в честь каждого из двухсот тридцати погибших. Огоньки растянулись по всему пляжу, мигая на легком ветру.

В 20.31 — это точное время трагедии — родственники погибших одновременно взялись за руки. Круживший в небе вертолет береговой охраны включил бортовой прожектор и осветил место катастрофы. В это мгновение в круг света вошел принадлежавший береговой охране катер, и матросы стали спускать на воду поминальные венки.

Некоторые люди встали на колени, другие пересекли черту прибоя и вошли в океан. Почти все бросали в воду цветы и обнимали друг друга.

Сострадание к ближнему и чувствительность вообще развиты у меня не очень сильно, но эта сцена пробрала меня до костей, вызвав острое чувство сопричастности ко всему происходящему.

Постепенно толпа на берегу стала редеть. Люди, кто поодиночке, кто небольшими группами, стали возвращаться. Мы с Кейт тоже побрели к палатке.

Я заметил мэра Руди Джулиани в окружении местных чиновников и политиков. Выделить этих людей из толпы было нетрудно, поскольку за ними хвостом тянулись репортеры, на ходу задававшие вопросы, ответы на которые — если бы таковые последовали — были бы просто обречены попасть в завтрашние газеты.

Я слышал, как один из репортеров спросил Руди:

— Скажите, господин мэр, вы по-прежнему считаете, что это был теракт?

— Без комментариев, — бросил на ходу Джулиани.

Кейт заметила подходивших со стороны пляжа знакомых, мужчину и женщину, извинилась и направилась в их сторону.

Я прохаживался у палатки, глядя на людей, возвращавшихся с пляжа, где горели оставленные ими свечи. Вертолет и катер исчезли в темноте, но кое-кто из родственников все еще стоял в воде и смотрел на океан. Другие переговаривались, всхлипывали и обнимались. Было очевидно, что им трудно уйти с берега, рядом с которым упали с летнего неба в океан их близкие и любимые.

Я не мог сказать точно, зачем приехал сюда, но чувствовал, что из-за только что испытанного мною ощущения сопричастности эта произошедшая пять лет назад трагедия лишилась в моих глазах своего несколько абстрактного характера и стала казаться гораздо более реальной. Полагаю, Кейт догадывалась, что церемония произведет на меня подобный эффект, и именно поэтому взяла с собой. Это была часть ее прошлого, и она хотела, чтобы я понял и по достоинству оценил это движение ее души. С другой стороны, вполне могло статься, что на уме у нее было нечто совсем другое.

В повседневной жизни Кейт так же эмоциональна, как и я, — то есть не слишком. Тем не менее было очевидно, что эта трагедия сильно задела ее лично, причем, как я подозреваю, речь шла не только о ее чувствах, но и о профессиональной гордости. Она, подобно всем остальным причастным к ней людям, так и не пришла к окончательному выводу о том, кого здесь вспоминают и оплакивают — жертв трагического инцидента или террористического акта. Возможно, в данный момент это не столь уж и важно, но в конечном счете имеет большое значение — как для отдельных людей, так и для нации в целом.

Пока я дожидался Кейт, ко мне подошел средних лет мужчина, одетый в рубашку и брюки темного цвета.

— Джон Кори, — сказал он. Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

— Нет, — ответил я. — Вы не Джон Кори. Это я — Джон Кори.

— Именно это я и имел в виду. — Так и не протянув мне руки, он представился: — Специальный агент Лайэм Гриффит. Мы с вами работаем в одном учреждении.

Мне показалось, что где-то я его уже видел, но, сказать по правде, все агенты ФБР кажутся мне похожими друг на друга — даже женщины.