Дворцовой площади можно было добраться только пешком. Дина с Ромой оставили вещи в камере хранения и пошли по безлюдному Невскому проспекту, любуясь на приклееные друг к другу дома, на «живые» скульптурные и архитектурные шедевры, узнаваемые благодаря открыткам с видами Ленинграда, альбомам по искусству, художественным и документальным фильмам.

Выйдя из почти пятикилометрового тоннеля Невского проспекта, они – ах! – сразу оказались на просторной розово-сиреневой от утренней зари неправдоподобно красивой Дворцовой площади. Впечатление у эмоциональной Дины было настолько сильным, что дух ее воспарил, и с этого момента все прошлые и настоящие бытовые каверзы Фортуны казались уже ничтожными, а будущие заранее прощались. Это была любовь с первого взгляда, которая надела на Динины глаза свои радужные очки.

Огромное морозное пространство площади сначала дало себя измерить, потом сжалось до ширины улицы Халтурина, заполнило двор-колодец и через дверь втиснулось вместе с Диной и Ромой в помещение «Дома для приезжающих ученых».

Молодых «ученых» поселили в разных номерах.

Здоровье у Дины было слабым. С детства она каждый год болела гриппом. Балтийский климат явно ей не подходил. В свою первую ленинградскую командировку она так промерзла, что заработала на всю жизнь хронический бронхит и хронический гайморит. Она мерзла на набережных Невы, она мерзла перед Театром оперы и балета им. Кирова в ожидании лишнего билетика, она мерзла вечерами на своей любимой Дворцовой площади, которую никак не давал одолеть буйствующий, сбивающий с ног, ледяной ветер. Дина физически ощущала, как он добирается до самых костей и грезила о верхней полке банной парной, где она однажды потеряла сознание и больше заходить туда уже не отваживалась. Апокалипсическим летом 2010 года Дина подбадривала изнывающих от жары родственников:

– «Пар костей не ломит». Вы просто не знаете, что такое «промерзнуть до костей».

В холодном женском номере ее ждала стоящая у плохо заклеенного окна кровать с тоненьким одеялом, поверх которого она сразу накидывала пальто. Согреться было негде. Положение немного улучшилось, когда родители передали с проводницей поезда зимние теплые вещи.

Завтракали в булочной на улице Халтурина, где можно было сидя выпить кофе и съесть вкусное пирожное. Обедали чаще всего в ресторане Дома Ученых, куда Дина с Ромой попадали через задний вход со стороны двора-колодца. Настоящие ученые пользовались главным входом Дома Ученых, бывшего дворца Великого князя Владимира Александровича, построенного на Дворцовой набережной по наущению небезызвестной балерины Матильды Кшесинской. Кухня ресторана была под стать его внутреннему убранству. Спрятавшись в небольшом купе, обитом резными деревянными панелями, можно было заказать недорогое диковинное блюдо и неторопливо рассматривать роскошно оформленный эклектическими изысками зал с длинным массивным столом.

У истоков славной истории училища им. Фрунзе, старейшего учебного заведения страны, стоит знаменитая «Школа математических и навигацких наук», созданная Петром в 1701 году. Первоначально она обосновалась в Сухаревой башне Земляного города Москвы. Возглавил Школу «таинственный чернокнижник», математик, астроном и физик, потомок шотландских королей, сподвижник царя-реформатора Яков Брюс. В 1715 году по указанию Петра мореходные классы Школы перебрались на берега суровой Невы. Вновь испеченная «Академия морской гвардии» стала выпускать созвучных ей гардемаринов. Это воинское звание было специально учреждено как промежуточное между учеником-кадетом и чином мичмана. В дальнейшем, когда Академия стала называться «Морским шляхетским кадетским корпусом», звание гардемарин перекинулось на кадетов старших классов. В 1752 году при Елизавете Петровне с целью повышения упавшего престижа «многотрудной» морской службы был создан «Морской кадетский корпус». Гардемарины и кадеты обновленного учебного заведения стали дополнительно обучаться трем иностранным языкам – английскому, французскому и немецкому, рисованию, танцам и фехтованию, а впоследствии и игре на различных музыкальных инструментах.

В летопись Морского корпуса золотыми буквами вписаны имена десятков выдающихся флотоводцев и мореплавателей, таких как адмирал И.Ф. Крузенштерн, памятник которому является символом учебного заведения, Ф.Ф. Ушаков, Д.Н. Сенявин, Ф.Ф. Беллинсгаузен, П.В. Нахимов, М.П. Лазарев, А.В. Колчак, А.Г. Головко. Поэтому учащиеся и выпускники советских времен, называвшие себя «фрунзаками», были недовольны тем, что их учебное заведение названо в честь сухопутного Фрунзе.

Как и в Пажеском, – в Морском корпусе презирались доносительство, трусость и малодушие, неуважение к прекрасному полу. Считалось, что в его стенах получали не образование, а воспитание. «Получившие воспитание» выпускники дальнейшую свою жизнь сверяли с духом чести и достоинства, царившим в их альма-матер. Так, офицерам со сдавшихся кораблей не подавали руки.

Этот дух ощущали и Дина с Ромой. Благоговейное чувство возникало уже на набережной Лейтенанта Шмидта. Приютивший кадетов дворец фельдмаршала Б. Миниха в свое время прирос ближайшими владениями и превратился стараниями архитекторов в достойную оправу кузницы элиты морского флота. Царящая во внутренних помещениях тишина была сродни тишине Мамаева кургана Сталинграда. Картины со стен длинных коридоров рассказывали о выигранных сражениях и мужестве русских моряков и не позволяли пройти мимо. Последние метры до учебного класса с требующей ремонта аппаратурой надо было аккуратно прошагать по внешнему кругу знаменитой компасной картушки, выложенной из ценных пород дерева. Ходить по самой картушке могли только адмиралы. На ней в былые времена «стояли на компасе» провинившиеся кадеты: Компасный зал был вроде Лобного места Красной площади с его гражданскими казнями.

Одетые с иголочки воспитанные офицеры и курсанты задавали тон идеальной деловой манере общения.

Постепенно молодые «ученые» стали осваивать вторую столицу, и оказалось, что дух стойкости, чести и достоинства обитал всюду, за исключением разве что гостиниц. Ленинград взял на хранение эти ценности. Пронзительное ощущение вертикали ухода Пушкина из земной жизни возникло в музее на Мойке. Эхом оно повторилось на концерте великого мастера художественного слова Дмитрия Журавлева, читавшего «Моцарта и Сальери» из Маленьких трагедий. После произнесенной ремарки «играет» наступала пауза, и зал слушал рожденные воображением первые аккорды Реквиема. Каждый прохожий принадлежал новой общности советского человека под названием «ленинградец». В его сердце до сих пор звучали голос Ольги Берггольц и Седьмая симфония Шостаковича. Он не мог плюнуть на мостовую не потому, что хорошо воспитан, а потому что никак не забыть цены Победы. Так чувствовала Дина. Особенно поражали ухоженные вежливые старушки-блокадницы, которых ни с кем нельзя было спутать. По определению Юрия Лотмана вежливость – уважение достоинства другого человека.

Наверное, дочь одной из таких старушек работала администратором в «Доме для приезжающих ученых». Вечерами Дина с Ромой пили чай на общей кухне и не спешили расходиться по своим номерам. В последний их вечер, накануне отъезда, Дина готовила ужин. Появилась со своим чайником администратор. Она спросила о чем-то, и слово за слово завязался разговор. Дина рассказала, почему они с мужем выбрали работу, связанную с командировками, о том,