Плюс — толпы приезжих с плывущим взором разгуливали туда-сюда!

Даже не верилось, что до середины прошедшего века взглянуть на Непал удалось всего-навсего пятидесяти иностранцам. И это за многотысячелетнюю историю страны! Еще каких-нибудь сорок лет назад Белые ворота Катманду были закрыты для чужеземцев.

А тут — пожалуйста, со всей душою, вдоль уходящих за горизонт рыночных рядов, магазинчиков, лавочек идет фантасмагорическая торговля древностями, бесценными кладами и сокровищами: на витринах и на прилавках лежат украшения гималайских племен и народов — киратов, бхотов, лимбу, лепча и кхампа. Ковры — невиданные! Вышивка по черному бархату золотыми нитями, кашмирскими жемчугами. Простые домотканые одежды с орнаментом из мифических животных, позолоченные райские птицы, бронзовые индуистские божества.

И Будды, Будды, Будды — всех видов и мастей, сидящие на лотосе «в лотосе», одной рукой касающиеся Неба, другой Земли, — бронзовые, серебряные, золотые, яшмовые, сандаловые, можжевеловые; причем каждый с той неповторимой, на всю вселенную прогремевшей блаженной улыбкой, которую мне — со своей — придурковатой, — боюсь, никогда не постичь, как я ни разгуливай по Непалу и как ни увлекайся буддийской и дзэн-буддийской литературой.

Тибетцы по-солидному торгуют оккультными вещами: резные печатные доски, монастырские свитки, молитвенные флажки, колокольчики, ритуальные ножи и раковины… Доспехи и холодное оружие бхотов, шерпские валенные сапоги, раздвижные трубы, гонги…

Прохаживаясь вдоль торговых рядов Катманду, можно пожать руку и перекинуться словцом чуть ли не со всеми гималайскими племенами и народами.

Бхоты крепкие, сильные, они здорово отличаются от непальцев или хрупкого с виду народа лепча — древнейшего из обитателей Гималаев (а то и вообще на Земле!). Даже существует предание, что бог-творец создал первых людей, предков лепча, из ледников Канченджанги. Сам себя этот добродушный народец раньше называл ронгпа — «жители долин», однако непальцы, не понимавшие языка ронгпа, окрестили их «лепча» — «говорящие чепуху».

Лепча — невысокие, как шестиклассники, улыбчивые. И обладают до того мягким нравом, что это отражается на их внешнем виде: редкий случай, когда у кого-то из мужчин-лепча растет борода.

Мне они очень понравились, я потом разузнала, что язык лепча, действительно, совершенно особенный, но все-таки многое почерпнувший у тибетцев. Лепча имеет собственную письменность, очень оригинальную, старинную! И, что интересно, они создали ее на основе тибетской скорописи. Тибетский язык и сам переполнен непроизносимыми префиксами, суффиксами, подписными и надписными буквами — правила произношения этого всего непостижимы!

Так лепчи еще добавили туда несколько букв для передачи каких-то особенных звуков, отсутствующих в тибетском, зато характерных для языка лепча.

— Лепча… лепча… что-то знакомое, — говорит Лёня. — А-а-а! Моя родная улица на Урале в Нижних Сергах называется улица Лепсе. Кто он был, откуда, не знаю, наверно, герой Гражданской войны. Эта улица под горой раньше называлась Нудовская, потому что по ней было нудно уголь возить на завод. Потом ее и дальше звали Нудовская, а «Лепсе» никто не хотел называть. Я там родился и прожил до третьего класса!..

— Улица Лепсе! — радовался Лёня. — В сущности, это тот же лепча! Ну-ка сфотографируй меня с ними, — он подошел к двум симпатичным лепчам и обнял их за плечи. Те моментально обняли его в ответ, засияли, разулыбались.

— Уральцы, — сказал им Лёня, показывая на себя, — каким-то образом связаны с лепчами! — он указал по очереди на одного лепчу, потом на другого.

Те закивали с готовностью, радостно, полные доверия к Лёниным научным изысканиям.

— У меня есть такая теория, — стал Лёня рассказывать этим замечательным ребятам на смеси английского, хинди и непали, — что Урал и Гималаи — это единый хребет. Понимаете, если протянуть линию вниз от Урала, то она как раз перейдет в Гималаи. Урал, конечно, постарше Гималаев, но линия общая. А судя по тому, что у нас улица под горой называлась «Лепсе», вы, лепчи, тоже имеете отношение к уральцам!.. Только вы монголоиды, — он им говорит, — а мы —…уралоиды.

Вокруг Лёни стала собираться толпа зевак, понаехавших сюда со всего мира, разные хиппи и растаманы. Я благоразумно отошла в сторонку, а он им давай растолковывать на пальцах:

— Уралоиды — промежуточное утерянное звено между монголоидами и европеоидами. Наука это оспаривает, а жизнь подтверждает! Рядом поставь их — ничего общего. Значит, должно существовать что-то среднее. Что? Уралоид. Художника Валеру Корчагина знаете из Нижнего Тагила? Он первый вывел уралоида в своей работе «Расы людей Земли». Сначала он выкрасил себя черной ваксой, сфотографировал и написал: «Негроид». Потом прищурился, сфотографировал и написал: «Монголоид». «Европеоид» — он просто себя сфотографировал. А потом высветлил на фотографии свои глаза до такой степени, что они стали прозрачно-небесные, — и написал: «Уралоид».

— В общем, мы, уралоиды, — такие же лепчи среди русских, как вы — среди тибетцев! — подвел итог Лёня.

За всей этой сценой с большим интересом стоял-наблюдал классический, в нашем понимании, тибетец. А я — со стороны — наблюдала за тибетцем. На нем был бордовый шерстяной халат с длинными рукавами, такая же свободная рубашка, штаны и мягкие тибетские сапоги без каблуков. Карманы в этом костюме заменяла вместительная пазуха, где у него хранилось вот какое добро: деревянная чашка для чая, трубка, табак, спички, ножичек, кошелек, четки, молитвенное колесо, иголки, нитки и большой кусок сыра.

Время от времени он выуживал то одно, то другое из-за пазухи — чай пил, курил, перебирал четки. На глаза у него была нахлобучена шляпа, а к поясу прикреплен кинжал. Он как раз торговал кинжалами и мечами. Правда, нам потом объяснили, что именно эти мечи и кинжалы служат исключительно орудием труда.

Мы часто думаем о Тибете как о более примитивном и безграмотном — с его кочевниками, полуразрушенными башнями монастырей и яками. Да, яки — особая песня Тибета. Когда нынешний Далай-лама — Гьялва Ринпоче — впервые приехал в Нью-Йорк, один репортер спросил его:

— О чем, удалившись в изгнание, вы больше всего скучаете из своей тибетской жизни?

Его Святейшество ответил, ни секунды не раздумывая:

— О яке.

Рерих пишет, к этому мохнатому теплому зверю в Гималаях настолько трепетное отношение, что «с песней входят к дикому яку, чтобы он, оставив свирепость, поделился молоком своим».

А между тем, каждая тибетская семья мечтала иметь среди близких родственников хотя бы одного ученого или йога. Причем все понимали, что «и на вора надо десять лет учиться», как гласит непальская пословица, а уж мало-мальское обучение по такой специальности потребует лет двадцать-тридцать света божьего не видать — это для начала!..

Там было повальным национальным увлечением сочинительство. Я даже не знаю, кто смог бы соперничать по плодовитости с тибетским писателем. Для Тибета привычен писатель, перу которого принадлежат тысячи сочинений различной величины. Причиной тому, возможно, долгая, суровая гималайская зима или кристальная чистота атмосферы на Крыше Мира.