разбитые машины, вокруг валялись осколки, кровь, наверное, белобрысого, хотелось заплакать, но не получалось. Белый продолжал.

— Ты каждый раз ждешь ответности, идеальности, для тебя мир непременно должен быть идеален формой. Глубже и дальше формы ты не идешь. Это все равно, что требовать от звезд совершенства, от облаков, от солнца. Мы их принимаем и живем дальше. Мы не требуем от них взаимности на наше восхищение ими. Так и с людьми.

— У меня есть шанс выжить в этот раз?

— Да, но небольшой. Ты все еще не хочешь принимать естества развития. Ты противишься и хочешь своих шаблонных идеалов. Откуда они в тебе? Они искажены отсутствием в тебе любви. Ты ждешь от других счастья для себя, а ты дари его.

Ивка вдруг почувствовала пронзительный взгляд в спину. Она обернулась и увидела пожилую женщину с лицом, похожим на материнское, но с темно-рыжими волосами. Она смотрела на нее ласково и что-то вроде хотела сказать, но не могла произнести ни слова. Ивке захотелось обнять ее, она чувствовала, что женщина чем-то ей близка.

— Это твоя прабабка по текущему воплощению. Ты не случайно попала в этот род. С нее и начались проблемы в понимании любви. Она сделала ужасную вещь. Теперь крутится внизу и никак не может выбраться оттуда, не рождаясь вновь, потому что у рода нет силы на ее рождение.

— Что же она натворила?

— Предала любовь. Свои идеалы ей были дороже высшей любви, для накопления которой многим необходима жертвенность. Ее выдали замуж в 14 лет по воле родителей. Возненавидев тогда весь белый свет, она начала гулять как кошка, разбрасывая свою ценность всем, кто ни попросит. Муж, спасая ее душу, умер на гражданской, оставив ей двоих мальчишек, умерших вскоре от коклюша, тоже спасая ее. Она вышла замуж повторно. Родила еще двоих детей — твою бабку, горделивую, уже без любви в душе, и кроткую маленькую ее увечную сестру, всю жизнь, любившую тихо и беззаветно и своего мужа, и родившихся в любви детей. Твоей бабке восстанавливали оборвавшийся поток любви сильно выпивающим, но беззаветно любящем ее мужем, да верой в пустые идеи коммунистической партии, забирающей из душ людей последние капли сострадания и родовой человечности, навязываемой искусственные чувства к пустым тезисам о великом идеальном будущем мира. Твоя мать — полная ее копия, не сумевшая принять всевышнюю волю, получив в мужья не только выпивающего, но и любодея, не семьянина. Вожделение и презрение к мужу вычернило и опустошило ее душу, накопив лишь агрессию и к этому миру и к его законам, равно как и у твоей прабабки. Твоя эстафета продолжается ровно по этой спирали и нет ей конца.

— Так все неспроста было? Ей просто нечего мне было дать? Так в ней самой задавлены сладострастие и вожделение — суть поверженной высшей любви.

Глаза белобрысого чуть улыбались, в них будто качалось море — оно переливалось в них всеми оттенками волны: от бело-голубого до глубокого фиолетового, холодного цвета бездны. Ивка чувствовала себя внутри этих глаз, она тонула и опять появлялась на поверхности среди пены, растворяясь в ней как русалка, отдавшая свою жизнь за любовь; чувствовала как к ней приливаются силы, как она будто становится все больше и больше, ее раздувает, вернее не ее, а ощущения ее, она уже больше Земли, она — уже вся Вселенная, ей впервые в жизни легко и свободно, нет ни боли, ни обид, а только ощущение огромной любви ко всему миру, к каждой травинке, к каждому живому существу — ведь все они были в ней, внутри нее или она была в них, они были целым, все было Ивкой и Ивка была всем. Это грандиозное открытие взбудоражило электрической силой все биотоки внутри ее пострадавшего в аварии тела и распахнуло глазницы. Мир уменьшился до маленькой белой палаты, из которой на нее глядели глаза, полные слез.

«Я видела уже эти глаза. Я смотрела в них так глубоко, они были во сне, это глаза моей души, в которой теперь любовь.»

— Это вы?

— Наконец-то вы очнулись! Все обошлось!

— Я — Любовь!

— В карте записано другое имя….

— Я любовь! Любовь! Как хорошо!

— Прекрасно, Любовь, я вас понял, вы действительно Любовь, только она вас могла вытащить с того света!

— На том свете мне все и открыли, там любомудрые…

Доктор с голубыми глазами осматривал чудом уцелевшую «безнадежную» на адекватность неврологических рефлексов, тщательно скрывая свое изумление от внимательно следившими за ним глазами выжившей, излучающими будто бы свет, проникающий в его глаза, в его мозг, в его сердце. Пострадавшая не должна была выжить, ее травмы настолько тяжелые, что по показаниям вынуждают реаниматологов держать подобного пациента в вынужденной коме. Но она вышла из комы самостоятельно и «светилась», не реагируя на естественную травматическую боль. Доктор в недоумении провел необходимое обследование, убедился в неврологической и психологической адекватности пострадавшей и хотел уже уходить, как почувствовал, вернее услышал ее шепот над своим ухом: «Не уходи!» Он так и остался сидеть у кровати воскресшей Любви, и сквозь прикрытые веки, на него шел из ее глаз поток теплого света. А над ними улыбались глаза белобрысого, заполняя голубым свечением все пространство белой реанимационной палаты.

— Вот и заработал выключатель… Подумалось засыпающей Ивке.