прикрыв дверь. Прошла на кухню. Вадим безмятежно прихлебывал чай вприкуску с овсяным печеньем. Увидев жену, вопросительно поднял брови:

– Ты чего хмурая? Вика начудила?

– Начудила… – Марина присела за стол, обняла ладонями кружку. – Вадик, мне кажется, она в садике подворовывает.

Вадим отложил печенье в сторону. Серьезно посмотрел на жену.

– Почему ты так думаешь?

– Позавчера нашла у нее в шкафу платье, – Марина вздохнула, – а-ля принцесса. Розовые оборочки, блестки. Мы такое не покупали. Спрашиваю: «Откуда?», говорит: «Нарисовала». Представляешь? Оно не кукольное, на ребенка. Как она его из сада умудрилась притащить, ума не приложу. А сейчас смотрю: на тумбочке яблоко, надкусанное. Красное, размером чуть ли не с грейпфрут. Я такие не беру – сразу понятно, что ничего полезного, одна химия. Попыталась забрать, Вика истерит: «Мама, не ешь, отравишься!»

– Ну, яблоко могли в саду дать… А с платьем – плохо. Никто не спохватился? В твоем детсадовском чатике тишина?

– Молчат. Думала сама с воспиталкой переговорить в понедельник. Но, Вадик, зачем Вике это? Ведь все есть, игрушки, одежда… Может, мы ее разбаловали? Ты вон ей эксклюзивные фломастеры из Японии заказываешь, за бешеные деньги, а она потом ворует и фантазирует…

– Мне кажется, ты преувеличиваешь. – Вадим приобнял жену. – Но, пожалуй, надо бы провести воспитательную работу. Про «свое-чужое». Только завтра, утро вечера мудренее. – Вадим встал, чмокнул Марину в макушку. – Пойду почитаю ей. «Белоснежку» добили, на очереди «Тараканище».

– Которое «Ехали комарики»?

– Да, и медведи, и все-все-все.

Вадим вышел из кухни. Марина слабо улыбнулась, глядя ему вслед, но в груди царапалось беспокойство. Воровство – не единственное, что тревожило в поведении Вики, но об остальном Марина была не готова говорить с мужем. О том, что увлечение рисованием у дочери в последнее время превращается в одержимость. Или о том, что, когда Вика рисует новыми фломастерами (странными, без каких-либо опознавательных знаков на упаковке), Марине кажется, что глаза ребенка светятся розовым.

После вечернего чтения Вадим уложил дочку сам. Они с Мариной закончили домашние дела, улеглись.

Проснулись ночью от громкого шума. За окном творилось что-то невероятное: трещали деревья, завывала автомобильная сигнализация, кричали люди…

Марина вскочила первой, бросилась к окну, раздвинула шторы. Сюрреалистичная картина, развернувшаяся во дворе их девятиэтажки, пригвоздила женщину к месту. Огромный силуэт высился над соседними домами. Хитиновый панцирь тускло блестел в свете полной луны. Вытянутое тело покачивалось на двух мощных лапах, четыре оставшихся конечности хаотично мелькали в воздухе, выбивая окна и ломая деревья. Голову создания венчали усы, казалось, готовые достать до звезд. Страшнее всего была морда: на ней сверкали в темноте белки человеческих глаз, а сразу под ними хлопала черная щель безгубого рта. Тараканище резво направлялся к ним, сметая все на своем пути.

– Хватай Вику и беги! – Голос мужа вывел Марину из оцепенения.

Звон оконного стекла задержал ее на пороге: обернувшись, она успела увидеть, как громадная лапа обнимает Вадима за пояс и выдергивает наружу, словно тряпичную куклу. Крик мужа заглушил рокочущий бас:

– Принесите-ка мне своих деточек! Я сегодня их за ужином скушаю!

Марина влетела в комнату дочери. Вика сидела, вжавшись в изголовье кровати, бессмысленно таращась на зажатый в руках лист бумаги. Марина инстинктивно вырвала его из рук дочери, разорвала рисунок пополам, как раз между длинных тараканьих усов. За окном раздался оглушительный треск, и дом содрогнулся. Удары следовали один за другим, в такт конвульсиям издыхающего Тараканища. По стенам пошли трещины. Когда обвалился потолок, единственное, что успела сделать Марина – накрыть дочь своим телом.

Наталья Волочаевская

Шалтай-Болтай

– Шалтай-Болтай, Шалтай-Болтай! – кричали дети вразнобой. Щуплый аниматор, путаясь в клоунском костюме не по размеру, тонким голосом пытался их организовать, но все было без толку.

«Почему он одет клоуном? – подумала Инна. – В „Алисе в Стране чудес“ не было клоунов».

– В Зазеркалье, – сказали над ее ухом. – Шалтая-Болтая Алиса встретила в Зазеркалье. Это разные сказки.

Инна вздрогнула и воззрилась на сидящего рядом на скамейке старичка. Неужели она думала вслух?

– Извините, – промямлила, борясь с желанием спросить, какого черта дед лезет в чужие разговоры, пусть даже она и разговаривала сама с собой.

– Ничего, их часто путают, – старичок сделал странный жест, словно приподнимал над головой невидимую шляпу, а потом встал и, шаркая, пошел прочь.

Инна снова перевела взгляд на стайку детей, потом на аниматора, а потом выше, на самую вершину огромной, в три человеческих роста, надувной стены.

Там сидел Шалтай-Болтай.

Гигантское, наверное, тоже надувное, яйцо – с маленьким ротиком, черточкой на месте носа и крошечными глазками. Без век и ресниц, просто черные точки – казалось, что они злобно буравят пространство перед собой. Шалтай-Болтай накренялся, покачивался – чудилось, что его взгляд скользит по детям, аниматору и прохожим, которые прятались от изнуряющей июльской жары в парке.

Инна вздохнула и стала обмахиваться рекламным буклетом, взятым на входе – ни ветерка, лишь тяжелый, неподвижный, ватный воздух, давящий со всех сторон.

«Шалтай-Болтай, – лениво думала она. – Большое тупое яйцо. Куриное, наверное. В Англии же не было страусов, пусть даже в Зазеркалье. Интересно, когда он упал, то желток-белок вытек или там был птенчик?»

– Шалтай-Болтай сидел на стене! – дети орали все так же вразнобой, но хотя бы сменилась строчка.

Шалтай-Болтай снова накренился – очень сильно, почти на сорок пять градусов, а потом резко откинулся назад, словно под порывом сильного ветра. Затем опять накренился и на этот раз задержался, будто высматривал кого-то в детской толпе.

– Шалтай-Болтай! – От визга у Инны заложило уши, она вздрогнула, уронила буклет, наклонилась за ним, и из расстегнутой сумочки посыпалась мелочевка: складное зеркальце, расческа, упаковка жвачки… Она подобрала зеркальце, раскрыла его, чтобы проверить – не разбилось ли, попутно посмотрелась в него…

За ее спиной маячила оскаленная пасть. Черные волоски-щетинки обрамляли зияющий клыкастый провал – от одного заостренного уха до другого. Узкие, налитые кровью глазки, неотрывно следили за каждым движением Инны.

Она тихо охнула, подавившись горячим воздухом, захлопнула зеркальце и обернулась.

– Извините, – стоявший за ее спиной старичок снова приподнял невидимую шляпу. – Я оставил тут газету.

Затем развернулся и шаркающими шагами пошел прочь. Газеты у него не было.

– Шалтай-Болтай сидел на стене! – раздался гнусавый голос аниматора. Дети пискляво и как можно более вразнобой – явно специально – заорали.

Инна повернулась к ним. Кажется, непонятная игра приближалась к концу.

– Шалтай-Болтай свалился во сне!

– Ай-ай-и-о-е! – дети уже даже не старались проговаривать слова.

А потом Шалтай-Болтай упал.

Резко, быстро, мгновенно – будто сбитый точным пинком.

Инна вытянула шею, чтобы рассмотреть