он точно сказать не сумел бы. А вскоре и тряска утихла: машина остановилась. Послышался топот ног, усиленный весом брони. Двери лязгнули, разъехавшись в стороны.

Мешок с головы сорвали. Ханни и Первого под руки выволокли из кузова. Потащили по ночному двору со слепящими пятнами света от прожекторов на снайперских вышках. Дальше – длинные коридоры, подсвеченные галогеном, их бессчётные повороты и двери с кодовыми замками. Первого вели впереди, и он всё пытался оглянуться на Ханни. Но видел лишь фигуры в броне, получая от них злые тычки.

Белая комната, режуще яркий свет хирургических ламп. В руку снова входит игла. Первый мог бы запросто справиться с людьми в белых халатах, если бы… если бы только… Его тело благодарно обмякло. Сознание покорно нырнуло в волны уютного сна.

***

Очнулся он в палате без окон, с мягким освещением, льющимся непонятно откуда, прикованный к медицинской койке эластичными белыми ремнями. Хотел позвать Ханни, но из горла вырывался пока только хрип. Да и куда там Ханни? Палата с койкой была явно на одного. И Первый вообще сомневался, что бывают женско-мужские палаты.

Через пару часов появился персонал. Именно персонал, без приставки «мед-». Молодые крепкие парни заходили в комнату попеременно: проверяли какие-то показания на мониторах, к которым тянулись провода от датчиков на теле Первого, даже щупали ему лоб и считали пульс. А из-под манжет их белых халатов выглядывала военная форма. И Первый решил не рыпаться. Тем более что он был отлично знаком с ремнями, которые только сильнее затягиваются от движений. Стоило пока присмотреться, понять обстановку. А уж потом думать, как быть.

Позже в комнату вошёл человек, всем своим видом и манерами напоминающий Толя. Откуда-то рядом с койкой появился металлический стул с виниловыми мягкими вставками, и мужчина на него опустился. То он чётко проявлялся в поле зрения Первого, а то словно отдалялся, размываясь, втягиваясь в зыбкую воронку желтоватой мути. И Первый решил, что он, видимо, ещё не вполне контролирует своё сознание. Человек придвинулся ближе, но когда Первый невольно рванулся приподняться, тот категоричным жестом приказал ему лежать. Он же и начал разговор.

– Как вы себя чувствуете? Приемлемо?

– Да… – тихо прохрипел парень, повернув голову к визитёру, но уже не пытаясь оторвать затылок от подголовника. – Только немного…

– Это пройдёт, – перебил его человек, будто бы и без слов хорошо зная все его ощущения. – За неимением лучшего, позвольте обращаться к вам по прозвищу. Вы ведь Первый?

– Да, – вновь согласился тот. – Где я?

– Это не важно. Я только пришёл убедиться, что вы на самом деле способны связно мыслить. Признаться, сначала я сомневался… Но я доволен услышанным. Браво. Позже вас посетят юристы. Ответите на пару вопросов.

Тон говорившего был беспрекословно командным, хоть, пожалуй, слегка смягчённым. И Первый решил ничего ему больше не отвечать. Но мужчина быстро ушёл, на прощание притворно улыбнувшись.

Первый стискивал зубы до хруста, сжимал кулаки, но поделать ничего не мог. Он опять попал в ловушку неведения. Оставалось лишь тихо лежать, позволяя военным санитарам ставить ему какие-то капельницы, подсоединять трубки к катетерам и менять на нём больничную одежду. А вскоре к нему и правда явились обещанные юристы.

Пара людей с портфелями, снова мужчины. Один из них молча уселся на композитный стул, доставая из кейса и передавая второму бумаги. Тот, сверяясь с ними, стал задавать Первому вопросы. О том, действительно ли Первый не помнит, кто́ он, и что́ было до того, как он начал осознавать себя как личность. И о том, что же именно произошло во время попытки побега Первого и «других номеров».

Первый отвечал очень сдержанно, подолгу молчал, вынуждая юристов кудряво развивать свои вопросы, но в итоге сводя всё к односложному «да-нет». Хоть юристы особо не зверствовали, а, казалось, наоборот старались ему помочь. Нарисовать для Первого безобидную картину случившегося. И по ходу разговора у них вышло, что бунт подопытных начался спонтанно. Первый убил дока Толя в результате самообороны, а с охранниками и лаборантами разделались ещё до него героически павшие в бою Второй, Третий и Шестой.

Вообще, Первый сомневался, что «юристы» не знают всей правды. Или что среди оплетающих его проводов не найдётся тех, что ведут к детектору лжи. Но ему было плевать. Он не чувствовал абсолютно ничего. Не осталось ни ярости, ни страха, ни будоражащего чувства опасности. Все ощущения слились в серый кисель бесстрастия и умиротворения. Первый подозревал, что это – результат действия каких-то препаратов, струящихся по трубкам в его вены. Но он не волновался. Чёрт, да как он мог волноваться фактически под навязанным кайфом?! Да ещё когда эти двое вовсе не вели допрос, а намеренно выгораживали Первого, насильственно сводя все его действия к самообороне.

В итоге ему под нос сунули какие-то бумажки на планшете с зажимом. Предложили ознакомиться с записанными с его слов показаниями. С удивлением Первый обнаружил, что разбирает слова, накарябанные ручкой, а также отпечатанные тонером. Но не все. Он осознал, что умеет читать, хоть на базе Толя, кажется, не прочёл ни строчки, а вечно валялся на грязном матрасе. И тут он понял, что всё-таки злится. Злится из-за того, что над ним издеваются, целенаправленно, пусть и в его пользу, но вынуждая лгать. Да ещё и заставляют делать то, чего он никогда не делал – писать на бумаге!

«Ну да чёрт с ним…» За неимением настоящего имени он накарябал в графе для подписи свою кличку, лишь слегка удивившись тому, что справился и с этим заданием. А ещё он-таки натянул державшие его руки ремни. Совсем чуть-чуть, чтобы приподняться, и вроде бы не выказав угрозы мужчине, поднёсшему планшет к его кисти. Но и этого оказалось достаточно, чтобы понять: «Никаких хитрых технологий нет. Ремни можно просто порвать».

Потом его принялись расспрашивать «о действиях майора Ханны Левенштейн», которая, «согласно показаниям», всего лишь «пыталась остановить побег подопытных в связи со своими должностными обязанностями», в процессе чего «нанесла Первому незначительные физические повреждения» (то есть наградила его парой переломов). Убийство её подчинённых, опять-таки, списали на многострадальных Третьего, Второго и Шестого (хоть к тому времени их трупы давно покоились замороженными в морге).

Первый заверил юристов, что не имеет никаких претензий к действиям майора, то ли радуясь, то ли поражаясь всему, включая какую-то лёгкую нелепость открывшегося ему имени Ханни. Затем ему сунули на подпись очередную кипу бумаг и наконец оставили в покое.

Когда «юристы» ушли, Первый ещё долго лежал, глядя в потолок: размышляя о