уже сделано по интересующей тебя тематике предшественниками, дабы не изобретать велосипед. В те годы очень немногие научные работники систематически штудировали профессиональную литературу. Тому имелось несколько причин.

Во-первых, очень мало кто удовлетворительно знал основные языки международного научного общения: английский и немецкий. Во-вторых, трудно было получить необходимую литературу. Даже в прекрасной по тем временам библиотеке нашего института многие журналы не выписывали. Приходилось ездить в Публичную библиотеку или в Библиотеку Академии наук, на что уходил целый день. Был еще один способ — заказ научного журнала или книги по межбиблиотечному абонементу: делаешь заявку в библиотеке института и через месяц, а то и два получаешь интересующие тебя материалы.

К величайшему сожалению, даже в таком сильнейшем вузе, каким был тогда Ленинградский университет, не учили работать с источниками. Каждый постигал эту науку самостоятельно, что непросто.

В первый же день работы Баталин поставил передо мной задачу:

— Ты должен собрать всю литературу о фосфатах кальция. Даю тебе на это месяц-другой. Потом встретимся и поговорим. Запишись в Библиотеку Академии наук или Публичку, а лучше туда и сюда.

На вопрос, нужно ли с утра приезжать в институт и где-нибудь удостоверять факт выхода на работу, я получил ответ, который мне очень понравился:

— Если совсем делать с утра нечего, то приезжай.

Я был в восторге. Шеф, совершенно не зная меня, полностью мне доверял. Лишь потом, много позднее, я понял, что дело было не в доверии, хотя, конечно, и в нем. Просто Баталин был уверен, что, ознакомившись с результатами моих трудов за эти два месяца, поймет, работал я или валял дурака. В то время считалось, что такой подход к управлению сотрудниками присущ в основном выпускникам университета. Там действительно существовал порядок: приходи когда хочешь, уходи когда хочешь, только сделай работу. Тогда мне такой режим очень нравился, но позднее, уже став руководителем, я понял, что свободный распорядок рабочего дня может привести к дезорганизации коллектива и самого трудового процесса. Один из наших лабораторных механиков, выпрашивая по утрам пятьдесят граммов спирта на опохмелку, приговаривал:

— Соблазн велик, а человек слаб.

В научно-исследовательском коллективе позволять работать по свободному расписанию можно единицам, обладающим обостренным чувством личной ответственности за результат и, конечно, добросовестностью, свойственной, как известно, далеко не всем.

Меня такой подход устраивал, и, не хвалясь, скажу, что в те два месяца не было дня, когда я около девяти утра не пришел бы в библиотеку. А уходил, как правило, гораздо позднее положенных пяти часов вечера — по двум, нет, — скорее, по трем причинам.

Первая — чувство долга. Вторая — с первого дня работы я привязался к Баталину, как к родному. Он напоминал мне отца, который ушел из жизни за восемь лет до того, как я окончил университет. Рядом с шефом я чувствовал себя защищенным, будто с отцом, — они оба были большими и надежными. Поэтому обмануть ожидания Баталина для меня было так же неприемлемо, как подвести родного отца. Третья причина — с каждым днем работы мне становилась все интереснее изучаемая тема.

Когда почти через два месяца, после командировок и отпусков, появился Баталин, я шел к нему на встречу, волнуясь не меньше, чем перед вступительным экзаменом в университет. У меня перед глазами маячил образ Феликса, одного из героев фильма «Ещё раз про любовь», и звучали его слова: «Школа с золотой медалью, университет с отличием, аспирантура, а дальше ни-че-го».

Минут через тридцать после того, как Баталин стал внимательно читать собранные мной материалы, он вдруг остановился, с удовольствием глубоко затянулся сигаретой и с выражением произнес:

— Как долго я вас ждал, Аркадий Самуилович!

Для меня это были не просто слова, а лучшая в мире музыка. Образ Феликса мгновенно исчез, и мы начали обсуждать материалы вдвоем, осмысливая то, что я накопал. После этого я стал работать еще интенсивнее: днем ставил эксперимент, а после пяти вечера и по выходным пропадал в библиотеках. Раз в неделю я приходил к шефу, и мы обсуждали прочитанное и сделанное. Я не ждал от него никаких материальных поощрений, да и не было в семидесятых у заведующего лабораторией возможности экономически стимулировать молодого специалиста. Искренне скажу крамольную вещь: оно мне было и не нужно. Высшей наградой я считал слова шефа: «Да. Тут ты прав» или, например: «Дело говоришь». Это свидетельствовало о том, что шестнадцать лет в школе и университете я потратил не зря и моим учителям не должно быть стыдно за меня. Я чувствовал, что, благодаря собственному изнурительному труду и помощи Баталина, постепенно становлюсь научным работником.

Менее чем через год наша напряженная работа с утра до вечера и почти без выходных дала эффект: у нас родился первый катализатор, который мы назвали КФ-70. Я говорю о нем, как о ребенке, потому что мы с шефом вложили душу в появление на свет нашего изобретения не меньше, чем родители в свое дитя. Прошло сорок восемь лет с того дня, когда я получил первый образец нового катализатора, но я до сих пор помню его в деталях.

Не буду утомлять читателя техническими подробностями и очень коротко расскажу о рождении нашего первенца. Представьте себе большой сосуд с мешалкой. В нем перемешивается раствор фосфата кальция; pН[7], или, иными словами, концентрация водородных ионов в растворе, как сейчас помню, 9,5[8], то есть раствор щелочной. На основании прочитанной литературы мы с шефом предположили, что, если раствор подкислить, то выделенный из него осадок — наш катализатор — будет превосходить по показателям существующий контакт. До какого значения pН его нужно подкислять, мы не знали. И вот я добавляю в пятилитровую емкость раствор фосфорной кислоты: сорок кубиков — вроде мало, добавил еще двадцать — тоже кажется маловато.

Ну, думаю, добавлю еще двенадцать кубиков, всего получится семьдесят два. Добавил. Значение pН — 6,0. Вроде бы ничего. И тут рука будто сама открыла кран бюретки и добавила еще восемь кубиков: pН стал равен 5,56. А дальше меня словно ударили по руке, и я остановился. Как оказалось, мы получили прекрасный катализатор. Уже потом, исследовав эту систему вдоль и поперек, я узнал, что, если бы я остановился на pН = 6,0, по показателям катализатор был бы близок к существующему. А если бы сделал pН меньше 5,5, получил бы просто никому не нужный порошок.

Что двигало моей рукой, когда я манипулировал с pН? Не знаю. Мне кажется, что нас с Баталиным просто наградили за огромный труд и душевные силы,