Мужчина уехал. Они с матерью больше не вспоминали о нем, но каждый раз, когда отправлялись утром в коровник, а вечером возвращались с работы или же когда сидели друг против друга за кухонным столом и ели, а солнце светило через окно прямо на масленку, Катарине казалось, что мать хочет ей что-то сказать. И вот однажды вечером, когда они укладывались спать, мать высказала то, что ее давно тяготило: тот чужой мужчина был отцом Катарины.

Катарина поначалу испугалась и не знала, что ей теперь и думать. Ведь ей было известно, что ее отец воевал в Красной Армии и пропал без вести, из-за чего она с самого рождения и носила фамилию матери. Она свыклась с этим. Но когда мужчина приехал снова и Катарина разглядела его повнимательнее, у нее не осталось ни малейших сомнений в том, что все обстоит именно так, как сказала мать.

Мать была когда-то хрупкой женщиной. Теперь она располнела, живот оплыл, груди обвисли; пальцы были скрюченные, ноги у нее постоянно болели и опухали. Но все же, несмотря на больные ноги, походка у нее оставалась легкой и плавной; когда она улыбалась, глаза у нее подергивались влагой, и было в ней что-то очень нежное, а запястья так и остались тонкими, хотя она не один десяток лет доила коров. Руки матери не были созданы для доения, потому пальцы у нее и скрючились и болели. Катарина могла разом захватить одной рукой все вымя, все четыре соска. Ноги у нее не опухали, просто они были большие и немного кривые, а фигура крепко сбитая, с широкой костью, глаза постоянно какие-то сонные. Она ничего не унаследовала от матери, она как две капли воды походила на этого мужчину, значит, он действительно был не кто иной, как ее отец.

Катарина любила мать, потому что мать оберегала ее, заботилась о ней, несмотря на то, что Катарина была большая и намного крепче матери. Порой Катарина думала, что она будто какой-то подарок для матери, безымянная и случайная находка, правда, находка не совсем удачная; и вдруг перед ней предстал мужчина, который полностью отвечал за ее существование, и могло ли это ее радовать? Даже мать казалась ей теперь виноватой. Да, конечно, мать виновата, что выбрала ей такого отца. И теперь она не стесняется снова спать с этим мужчиной!

Мало того, что фигура у отца была неуклюжая и волосы стояли торчком, он к тому же, как казалось Катарине, был грубым и пошлым. Он говорил, что работает шофером на междугородных перевозках и потому не может слишком часто бывать у них, но уже вскоре повел себя хозяином. До всего ему было дело; стоило ему появиться, как он тут же начинал прикрикивать на Катарину: «Чертова девка», — будто и вправду у него было на это какое-то право.

Он говорил матери: «Еще пару годков, и выйду на пенсию, буду жить у вас. Стану разводить пчел», — и словно в подтверждение своих слов, привез матери из очередной поездки розовые лаковые туфли.

Ни Катарина, ни ее мать никогда прежде не видели подобных туфель: они блестели как зеркало; каблук полувысокий, сверху ажурная пряжка, и, вместо обычного резкого запаха кожи, от них исходил какой-то нежный аромат, так что мать сказала: «Их будто с розового куста сорвали!»

— Куда я в таких пойду? — смутилась она и нерешительно взглянула на Катарину.

Катарина опустила глаза.

— Недостаточно хороши, что ли? — со злостью спросил отец.

— Ох, ну что ты! — воскликнула мать, затем, не выпуская из рук туфли, немного помолчала и добавила:

— Они скорее для девушки, — и снова украдкой взглянула на Катарину.

— Может, примеришь? — спросила она Катарину, но не протянула ей туфли, а прижала их к своей груди.

— Нечего тебе тут канючить! — со злостью произнес отец. — Готова последнее у матери отнять! Погляди лучше, какие у тебя ноги, кривые, как автомобильная баранка!

У Катарины задрожала правая щека, ее и без того маленький серый глаз совсем закрылся, пару раз странно дернулся, а затем наполнился влагой, как след от ноги, оставленный на мокром весеннем поле; она заплакала и, прижимая к щекам кулаки, убежала в другую комнату.

Катарина отвела стадо на пастбище, где росли можжевельники. Лучше было бы пустить коров на только что скошенное кукурузное поле, однако этого она не могла сделать: дорога туда шла через рожь, но изгороди, поставленные для защиты полей, развалились, а собаку Катарины, которая, лая, удерживала коров на дороге, застрелил какой-то горожанин, приняв ее за бродячую. У собаки была дурная привычка: в свободное время она рыскала по лесу, другой же такой собаки взять было неоткуда. Правда, можно было обзавестись щенком, только поди знай, какая собака из него вырастет.

На пастбище коровы следовали за Катариной сами: Мирья вышагивала первой, гордо подняв голову, ступала легко, будто коза, за ней Пярья, Пучеглазка и Лийзу. Они всегда шагали по пятам за Катариной, куда бы она ни направлялась, а за ними длинной чередой медленно тянулось все черно-белое стадо, проплывало враскачку через ольшаник, шуршало и мелькало среди ярко-зеленых кустов, оставляя позади несчетные землисто-бурые тропки.

Катарина брела по буйно разросшемуся кустарнику, время от времени пригибаясь под низко нависшими ветвями, и представляла себе, что она — генерал вьетнамских партизан, который ведет свои войска через джунгли по тропам, проложенным дикими слонами. Она миновала кустарник и, гордо вскинув голову, дыша полной грудью, направилась по скошенному лугу к видневшимся вдалеке можжевеловым зарослям. Добравшись до пастбища, Катарина откинула прясла и посмотрела назад: беспорядочный походный строй стекался к ней небольшими группками; некоторые коровы уже сворачивали в загон, другие все еще мелькали среди кустов, задерживались на лугу, похрустывая травой, но, заметив, что отстали, вприпрыжку, словно преследуемые оводами, бросались догонять стадо. Собака такого не допустила бы. Собака всегда бежала в хвосте стада и ревностно, даже с какой-то злостью следила, чтобы строй не распался. А сейчас вислоухая Майму, единственная в стаде рыжая корова, все еще ошивалась на опушке, будто не имела к другим коровам никакого отношения. Катарина, размахивая куском проволоки, помчалась к корове, и та, огретая по заду, затрусила в загон, с затаенным бесстыдством частной коровы поглядывая на Катарину.

Катарина не любила хозяйских коров, которые, позванивая колокольцами, забредали иногда в стадо. Ее коровы держались вместе, все время были настороже. Чтобы они слушались, достаточно было шлепнуть их слегка по боку или просто погрозить кнутом, а