дедушек «кошерной показухой». Однажды Лее и Стивену даже пришлось спрятать омаров под кровать. Дедушка Фивель «говорил смешно» (по словам одного соседа) и одевался чудно. Стивен до ужаса боялся деда, который внезапно появлялся на крыльце как ветхозаветный пророк прямо в тот момент, когда мальчик играл с друзьями. В эти минуты он делал вид, что не знает этого бородатого старика.

Эти этнические культурные потрясения будут раздирать жизнь мальчика в эпоху 50-х, когда с одной стороны его учат, что все свободны и равны, а с другой – словно бы нашептывают: не забывай, ты еврей. Дома, сидя на коленях у дедушки, он слушает ужасные рассказы о прогромах: во тьме ночной семью разбудил лай собак, топот копыт и крики людей – так по местечку пронесся вихрь казаков, поджигающих хаты и рубящих шашками. Еще одна история – о том, как учился Фивель: в XIX веке русский царь ввел ограничение на обучение для евреев. Фивеля не пускали в школу, но он обнаружил, что можно наблюдать за уроком в классе через окно. Эта история произвела глубочайшее впечатление на его внука, в чьих фильмах впоследствии будет много раз встречаться образ подглядывающего в окно постороннего.

В Нью-Джерси он хотел быть своим, отрицая своего дедушку и отрицая собственную принадлежность к евреям. «Быть евреем означало бы быть ненормальным, – сказал он. – Я был не как все, но просто хотел, чтобы меня приняли. Не таким, каким я был на самом деле, а таким, какими были все вокруг»4.

Чувство тревоги достигало пика по мере приближения Рождества. Это сейчас данный праздник стал для людей более светским, его поглотила культура потребления и коммерции, но для тех из нас, кто был детьми в 40-х и 50-х годах, Рождество было главным событием года. Это украшенное и мерцающее огнями дерево рождало в наших мечтах образы идеальной семьи, где родители будут всегда рядом. Последнее было особенно важно для семьи, которая начала распадаться: Ли и Арнольд вступили в десятилетний период борьбы, не менее травматичной, чем вопрос о религиозной идентичности.

Стивен был окружен символами христианства вроде вертепов у крылец соседей. Он был очарован ритуалами и задавал много вопросов. Мать сказала ему, что Христос не был Мессией, а друзья удивлялись, почему Стив не верит в Бога и не получает подарки. Без сомнения, Стивен подстрекал семью, чтобы поехать в центр города и посмотреть на рождественские украшения и огромного Санта-Клауса перед супермаркетом A&P (вспоминается веселый Санта в обезумевшем от ужаса Лос-Анджелесе, который ожидал японского вторжения в конце 1941 года).

Однажды, согласно данному им Джулии Саламон из Wall Street Journal интервью, Стивен решил создать собственное световое украшение на религиозную тему на собственном крыльце. Он протянул через окно удлинитель, установил цветовой круг, наполенный гелем разных цветов, поставил свою четырехлетнюю сестру Энн у выключателя. Посреди сцены стоял «Иисус» – сам Стив, одетый в белое и принявший позу спасителя на кресте. Когда мимо проезжали люди, он подавал Энн сигнал, чтобы все увидели, как Иисус светится божественным светом.

Правда, его отец в интервью МакБрайду сомневался, что сын был действительно одет как Иисус, по крайней мере, сам он этого не видел. Тогда же он сказал Стивену: «Так нельзя поступать, мы евреи»6. Но потом он признался, что Стивен наверняка мог так сделать. В чем мы и не сомневаемся.

И хотя Рождество было не для него, он все же «починил» его себе. Вспомните «Инопланетятна» или ослепительный свет из двери в «Близких контактах третьей степени». Ведь все эти звуковые и световые шоу, эти неземные звуки, светящийся космический корабль из космоса – это всего лишь желание еврейского мальчика встречать Рождество как все. Его личный потерянный ковчег.

Узнав о разочаровании сына, Арнольд попытался его подбодрить. С поистине фирменной спилберговской изобретательностью он нашел канделябр, ввернул в него голубые лампочки, и вуаля – менора! И здесь Арнольд встал в один ряд со многими еврейскими отцами, в том числе и с Отто Франком, который старался взбодрить примерно таким же образом свою знаменитую дочь Анну, которая плакала из-за того, что «этот день Святого Николая намного веселей, чем Ханука».

Стивен был не первым еврейским ребенком, который бы пестовал Рождество как всеобъемлющий символ американского единения, праздник одновременно светский и религиозный, объединяющий всех и вся. Как отмечает Нил Габлер в книге «Их собственная империя: как евреи создали Голливуд», именно Ирвинг Берлин, сын кантора, сочинил «самый еврейский святочный гимн из всех – “Белое Рождество”»7. В конце концов, единая Америка, доминировавшая в фильмах классической эпохи, исходила не от местных, которым она не была нужна, а от иммигрантов, в основном евреев, чья мечта об ассимиляции привела к своеобразному суперпатриотическому инклюзивному видению Америки. В этом контексте празднование местных (христианских) праздников (на ум приходит Пасха) было особенно важным для единения семьи и общины, Америки для всех – мечты, которая манила и для которой было неважно, какой ты расы или вероисповедания (во всяком случае, если ты принадлежишь к среднему классу). Подобно тому, как этот господствующий миф разрушался в конце 50-х, Спилберг все более креп в желании снимать кино для «всех», которых, как нам говорили, больше не существует.

Ханука представляет собой своего рода Рождество с низкой арендной платой в анимационном фильме «Американский хвост», который Спилберг снял в 1986 году о семье Мышкевич из местечка в Российской империи, согнанной с насиженного места кошачьим погромом. Перед тем как бежать из России в райскую Америку (где нет кошек и улицы выстелены сыром), они празднуют свою последнюю Хануку. В качестве подарка маленький Фивель и его сестра Таня получают платок (для Тани) и голубую прадедушкину фуражку (для Фивеля). «Три поколения», – гордо говорит папа, подчеркивая тем самым ценность семейного наследия, мало что значившего для мышат, которым хотелось бы получить в подарок что-нибудь блестящее и новенькое.

Семья эмигрирует в Нью-Йорк, где после различных злоключений, связанных с кошачьим беспределом, в продолжении истории («Фивель едет на запад», 1991) переезжает из грязных трущоб Бронкса на Дикий Запад, где – как им обещали – коты и мыши живут в мире. За несколько лет до «Списка Шиндлера» Спилберг обращается к теме преследования евреев и вынужденной эмиграции, веры в обещания и разбитых о реальность надежд. А также к своей излюбленной теме ребенка, разлученного с семьей.

Часто Спилберг выражает частичку себя в своих фильмах, которые могут быть либо слишком страшными («Полтергейст»), либо отчаянными («Кто подставил кролика Роджера?») для конкретной аудитории. С анимацией все проще: