Таща контуженного полетом с балкона Кощея к себе, Марьванна обнимала его как родного, чувствуя, как сердце ее тает и безоговорочно капитулирует в битве с чувствами.

Никогда Марьванна за собой не замечала тяги к молодым парням, а тут с ней приключилось вдруг такое. Любовь сразила ее верее ишиасу, и Марьванна не могла дышать, захлебываясь от восторга и нахлынувших к упавшему с балкона красавцу чувств. Словно падающая звезда, комета, он озарил ее одинокую жизнь и наполнил ее смыслом. Душа Марьванны пылала, глаза ее рыдали, сердце рвалось наружу. Помолодевший Кощей захватил единолично все думы и помыслы темпераментной, как Анжелика в любви, дамы, и теперь она видела в нем только одни достоинства. И даже придурковатость, осмеянная Колесничихой, казалась ей неоспоримым мужеством и отвагой.

— Ты зачем же с балкона-то, милай?! — пропыхтела жалостливо Марьванна, таща контуженного Кощея по лестнице и краснея от натуги, ибо даже при общей худощавости и жилистости помолодевший Кощей весил килограммов этак восемьдесят.

— Чтоб помолодеть, — злобно буркнул Кощей. — Магия яблока не сработала.

— А звать-то тебя как, сокол мой ясный? — восполняя пробелы и упущения, вдруг поинтересовалась Марьванна, преданно заглядывая в носатое любимое лицо.

— Кощей Трепетович, — зло процедил сквозь чудом уцелевшие зубы Кощей, и Марьванна все сразу поняла и возликовала — свой! Не шпион! Родной, русский!

Вернувшаяся такой дорогой ценой молодость отчего-то Кощея не радовала, он оставался все таким же мрачным, каким Марьванна его подобрала в цветах. Он хмурил соболиные брови, недобро посматривал на Марьванну очами ясными, и эта суровая молчаливая отстраненность от мира еще больше влюбила пенсионерку в экстремально помолодевшего эпичного красавца. Марьванна, женщина старой закалки, была воспитана на образах гордых рыцарей печального образа, и отбитый оземь суровый Кощей как нельзя лучше подходил под эти образы. Овод! Капитан Немо! Хоакин Мурьета! Жоффрей де Пейрак!

Штирлиц!

Кроме того, Марьванна вдруг мигом сообразила, что даже в старом состоянии Кощей мог дать фору и Петровичу, и даже ловеласу-Андрюхе. Он был, конечно, старше их обоих вместе взятых, но держался с достоинством, высокомерно, не то, что эти доминошники. Одет был чисто, опрятно, нарядно, можно сказать, элегантно — не то, что Петрович в его замурзанных, залоснившихся на коленках и на заднице штанах. Аккуратен — это Марьванна оценила по стопочке одежды на стуле. Богат и щедр — пол в квартире Марьванны был по-прежнему засыпан златом-серебром.

И псиной и зверьем от него, как от заядлого охотника-Андрюхи, не воняло.

К тому же, Кощей Трепетович искал себе невесту; не любовницу, как похотливый, неразборчивый в половых связях и в варенье Петрович, и не море поклонниц, как тщеславный болтун Андрюха, а невесту. А это говорило в пользу серьезности его намерений. Приличный человек, богатый — и хочет жениться! Это тебе не голову морочить пятьдесят лет…

Но вот незадача: втащенный в родную квартиру, оттряхнутый от окурков и какашек, усаженный в красный угол и напоенный чаем с медом, от которого на бледные мужественные щеки лег румянец, Кощей оставался, конечно, неописуемым красавцем, да только вот чужим красавцем. Ибо он сразу дал понять, что ему, при его богатстве и красоте, невеста нужна молодая, здоровая и красивая. И Марьванна со своим ишиасом, двойным подбородком, слабыми коленями и лишним весом понимала, что юным чаровницам она проигрывает, здорово проигрывает. Нету практически шансов у нее никаких против свежих бедер и упругих задниц.

— Так, говоришь, касатик, невеста тебе нужна? — суетясь и подливая Кощею кипяточку, приветливо щебетала Марьванна.

— Хозяйка в мой замок, — брутально рявкнул суровый Кощей, громко швыркая чаем. — Верная подруга. Жена, словом. Есть тут у вас девки на выданье?

— Есть, милый, есть…

Кощей недобро сверлил Марьванну взглядом темных глаз, и та обмирала, ощущая снова и снова перебои в сердцебиении и непреодолимое желание, чтобы этот сногсшибательный властный господин черным хищным коршуном накинулся на нее, растрепал ее косы русые и надругался над ее беззащитным телом со всей молодецкой удалью несколько раз. Тело, как и сердце, готово было предать Марьванну в любой момент с буржуазным легкомыслием.

Несмотря на возникшую разницу в возрасте — не в ее пользу, — несмотря на непролетарское происхождение своего возлюбленного, Марьванна уже точно знала, твердо решила для себя — просто так, без боя, она никому Кощея не отдаст. Ни в коем разе. Ни одна юная, упругожопая профурсетка так просто не получит его!

— Яблочко, говоришь, съел молодильное? — ласковым голосом поинтересовалась Марьванна, делая вид, что спрашивает просто так, чтобы поддержать разговор. Кто ее знает, где она ловко так притворяться научилась, да только Кощей ни на миг не заподозрил в ее равнодушном вопросе подвох. — А долго ли оно действует, касатик? Или навсегда? Аль есть у тебя еще?

— Недолго, — буркнул Кощей. — Скоро действие кончится, а значит, мне поторопиться надо. Чертова старуха, зачем сюда-то меня закинула, неужто не могда сразу к девице какой?!..

— Ага, конечно, — угодливо поддакнула коварная Марьванна, потирая ручки. — Поторопишься, конечно поторопишься.

«Ой, что ж делается, — в ужасе и в любовном восторге думала Марьванна, прижимая ладони к пылающим щекам. — Дура старая, что ж я удумала себе?! Никак, наследственный блуд на старости лет проснулся, рецессивный ген зашевелился вместе с камнями в почках…»

В семье Марьванны все были люди приличные, кроме двоюродной пра-пра-пра-бабки по материнской линии, Ядвиги. Говорят, сия дама была очень бесстыжая. Будучи невероятно красивой, в девках почему-то засиделась, а потом, созрев в роскошную зеленоглазую, златоволосую женщину, вдруг пошла пить-гулять, да лютым блудом на молодых парней. Совращала всех подряд, деревнями. Выпить, сплясать любила. Говорили — ведьма она, потому как ни один перед нею устоять не мог. Кому вечером подмигнет — с утра уже на сеновале у нее находили.

На костре ее обиженные деревенские бабы сжечь хотели, да вот куда-то она запропастилась; то ли сбежала, то ли все ж женился на ней кто, да увез от греха подальше — того никто не знал. Только пропала она бесследно, вот и все. И остались от нее одни только тетрадки со старинными рецептами куличей, да травки разные сушеные в бутыльках зелена стекла.

Черт знает, почему старинный сундук с ее барахлом не выкидывал никто. Сколько раз сама Марьванна хотела странное наследство, зря занимающее угол, вывалить в помойку, но все не решалась. А теперь вдруг, глядя на Кощея, четко поняла — вот он, ее звездный час!

Да и когда, если не сейчас?! Больше судьба шанса не подкинет…

В отличие от разгульной родственницы, не к ночи помянутой, Марьванна блудовать не умела. При всем ее бойком нраве всю свою жизнь она хранила верность трепачу-Андрюхе, лелея в душе мечты о том, что вот-вот он сделает выбор в ее пользу и обретут они с ним долгожданное счастье. Но годы шли, русые косы Марьванны побелели, а затем и поредели, Андрюха со свистом сменил три жены, которые проносились по его жизни словно скорый поезд — шумно, пестро, непонятно, — и подкравшаяся старость, глянувшая на Марьванну из зеркала, ехидно намекнула, что поздно вить гнезда, когда гузка облысела. Жизнь прошла, и отношения как-то нелепо и странно не построились. Отважная, как Чапаев с пулеметом, Марьванна на деле оказалась неумелой обольстительницей, неловкой и неприкаянной, слишком стеснительной, чтобы бороться за свое счастье, да и помощи ей ждать было неоткуда. Никто не поддержал ни делом, ни словом ласковым, ни мудрым советом. Да и четвертым скорым поездом она быть уж не захотела. Так и простояла, как старая телега с соломой за шлагбаумом на переезде. И чувства угасли, пришел блаженый покой и смирение.