— Оно самое, — гордясь собой, подтвердила Яга, кивнув головой. — Красота требует жертв, Кокоша. Приходится бухать по-черному, чтоб получить любви.

И Яга снова сатанински, нетрезво, захохотала.

Дело в том, что молодильные яблоки в ТриДевятом были таким же чудом, как в любом среднестатистическом холодильнике. Однажды сильно не вовремя ударил мороз, и яблоки забродили. Налетевшие жар-птицы алкоголя отведали — им понравилось. Хмельные, они наклевались яблок безо всякой меры до состояния Фениксов — то есть, яйцами попадали в траву, — а яблоню разломали. Спроси их, алкашей, зачем. Какой-то мичуринец-садовод вроде бы как будто бы выращивал новую яблоню. Но когда она еще начнет плодоносить!

А тут такое.

— Где взяла? — строго спросил Кощей.

— Законсервировала, — недобро ответила Яга, без запинки, как на допросе в КГБ, выговорив трудное слово. Под взглядом ее прекрасных глаз Кощей смутился и спорить не стал. — Насолила, наморозила, впрок запасла.

— Самогону нагнала…

— Так ценность продукту лучше всего сохраняется! — голосом базарной торговки заспорила Яга, и очарование ее вмиг сползло. Кощей подтер катящиеся слюни и вздохнул. Яга это заметила и озлилась. — Вот за что не люблю вас, интеллигентов, романтиков, чистоплюев — реальная жизнь вас пугает. Все вам, понимаешь, образ бесплотный подавай! Статуй мраморный, идеал красоты! А настоящую-то, живую бабу вы ж не цените! В душу-то не глядите! Ты вот тоже воровал все больше царских дочек да красавиц, а гусятницу Таньку не видел в упор! А девка какая — золото! Работящща! Добрая! А Аленка? Ребятишек любит! Огород тяпает! Эх, Кокошка, тыщщу лет тебе, а все капризничаешь, как Ивашка на лопате! Взял бы любую, да кого хошь, только с душой, — зачем тебе царевны?! Ладно… воспитанием твоим пусть другие дуры занимаются.

И Яга протянула брезгливому Кощею диво дивное — настоящее яблоко молодильное. Сорта «белый налив».

— Это тебе, Кокоша, — наставляя Кощея, проговорила Яга. — Съешь и помолодеешь. Яблоко, правда, староватое, в подполе долго лежало. Магия коротить может. Разоденешься покрасивше, по последней моде тамошней, золотишком побрякаешь, девок поразвлекаешь — глядишь, и выловишь рыбку свою золотую… А это, — Яга недобро сощурилась, решительно ткнув под нос Кащею еще одну бутылочку зелена стекла, — выпьешь сам, и избраннице своей нальешь! Но тока той, с какой точно вернуться сюда пожелаешь. Обратной дороги-то не будет.

****

Выпроводив сопротивляющуюся хозяйку на кухню и приставив к ней кота, оставшись один, Кощей приступил к осуществлению своего плана. Перво-наперво он разделся, аккуратно сложив на шатком стуле свои непривычно яркие одежды — узкие и скользкие, как лягушачья кожа, штаны, бархатный пиджачок, жилет с серебряной цепочкой и рубашонку.

Оставшись почти голышом, подтянув сползающие с выпуклого пузика трусики от Дольче и Габбаны, Кощей достал из своего чемодана чудо-яблоко и с остервенением вгрызся в его глянцевый бок. Яблоко было сочное, вкусное, но отчего-то не срабатывало. Магия искрила; в воздухе запахло горелой изоляцией.

— Ты чего там удумал?! — подала голос с кухни сердитая Марьванна. — Электричество мое тратишь на свои шпионские нужды?!

— Молчи, женщина! — задушенным страшным голосом отпетого негодяя ответил Кощей, пожирая яблоко с кожурой и косточками. Магия искрила пуще прежнего, где-то что-то трещало и коротило, но превращения все равно не происходило. Обсосав яблочный черешок, сыто отрыгиваясь, Кощей почесал в затылке, размышляя, как быть.

Магия была вещью ненадежной. С ней такое — замыкания не вовремя, — часто случалось. И в битвах, и в колдовстве. Отсюда и рождались в былинах внезапные вот это повороты типа «исхитрился Никита Кожемяка, да и сшиб все двенадцать голов змею поганому!»

Ага. Исхитрился он. Просто у змея коротнуло не вовремя.

Частенько Кощей в образе черного коршуна, как аварийный лайнер, заходил на посадку раз пять, никак не перекидываясь в человека. Исправить это дело можно было лишь одним проверенным дедовским способом — ударившись оземь. Этим способом пользовались все — злодеи, волки, зачарованные красны девицы. Ну, что делать.

И Кощей, конечно, тоже не гнушался.

Видя, что магия не работает, Кощей, не долго думая, вскарабкался на кровать Марьванны, предательски заскрипевшей на весь дом, дрожащими ногами, словно неумелый эквилибрист, ступил на расшатанную спинку, и, раскинув руки в разные стороны, ничком рухнул на пол.

М-дя…

Мать — сыра земля принимала Кощея поласковей, чем паркетный пол. Было очень, очень больно, и, что самое обидное, не помогло.

Возделанная любящими руками, воспетая былинными песенниками, земля ТриДевятого была мягка, как перина из лебяжьего пуха. Даже если оземь со всего размаху и от отчаяния билась красна девица, это не вредило ее красоте нисколько. И Кощей сейчас, молча корчась от боли и пыхтя в пакетную доску, понял свою ошибку как нельзя лучше.

«Этого-то я не учел, бабкины полы — не мать сыра земля…» — раскаивался нетерпеливый Кощей.

Грохот его упавшего тела слился в едином порыве с треском старой кровати и с истошным криком экзальтированной Марьванны, которая была очень заинтересована, зачем это бесстыжий старикашка в голом виде полез на ее койку, лет уж двадцать как не видавшей мужчин в исподнем, и почему упал оттуда.

— Бес-с-с-стыжий, — стыдливо и радостно краснея, как девица, шипела Марьванна, ворвавшись в комнату и пытаясь соскрести Кощея, немного контуженного ударом, с пола. — Ты чего тут устраиваешь, чего имя мое честное позоришь! За стеной Анька живет, у нее бессонница! У нее слух обостренный! Она слышит, как тараканы в карты играют, а тут такое… Она же меня на весь двор ославит! Скажет — «знаю я, какой у тебя радикулит, слышала, как койка твоя скрипит!»

Впрочем, кажется, перспектива прослыть среди прочих старушек развратной самкой, завлекшей под свое одеяло бодрого старичка, Марьванну не смущала, а только наоборот.

— Поди вон, женщина, — прохрипел Кощей, когда силы вывернулись к нему настолько, что он смог встать на четвереньки.

— Я — поди, а ты мебель тут мою ломать станешь?! — возмутилась Марьванна. — Ага! Щас.

— Женщина, слушайся, — сладким, как мед, голосом пропел черный котище, следом за ней втискиваясь в узкую щель между дверью и косяком. — Не то я кошечку твою снасильничаю. Котят потом не обересся. От меня меньше дюжины не родится. И все черненькие. Хочешь?

Это был наглый, жуткий, террористический и бесчеловечный шантаж. Марьванна даже взвизгнула от ужаса, представив свою кошечку, этого нежного персикового вислоухого ангела с доверчивым взглядом, в лапах черного коварного соблазнителя и насильника, цинично щурящего свои янтарно-желтые глазища.

Словно черти из преисподней, повсюду мерещились Марьванне кучи мохнатых черных прожорливых кошенят, нахально задирающих хвостишки и метящих углы. Это наваждение воспламеняло разум и терзало душу Марьванны леденящим ужасом.