хаос в умах. Одни — в основном либеры — кричали, что нельзя отдавать с таким трудом завоёванную свободу, другие, напротив, яростно отвечали им, что нельзя разрушать державу, созданную трудами и кровью предков, а третьи — их называли Смятенными, и были они в подавляющем большинстве — вообще не знали, что делать. Напряжение стремительно нарастало. Обе стороны уже начали вооружаться. Ринея приближалась к порогу гражданской войны. И тогда собрались Смятенные в толпы и, подняв хоругви, пошли к Храму Истинной веры, который высился над столицей уже полторы тысячи лет, пережив все бури и потрясения. И спросили они у вышедшего к ним Верховного хранителя Истины: «Ответь нам, что есть закон? » И ответил им Верховный хранитель: «Закон есть то, что указал Великий Маглор». И спросили Смятенные у Хранителя: «Скажи нам, что есть Порядок?» И ответил им Верховный хранитель: «Порядок есть соблюдение всех Законов, которые установил Великий Маглор». И ещё сказал Верховный хранитель: «Кто вы такие, чтобы изменять мир? Посмотрите на Небо, давшее светом своим жизнь нам всем: планеты вращаются по предначертанным им траекториям, звёзды и галактики движутся по предначертанному им пути. Посмотрите на Землю, поддерживающую своей силой всю нашу жизнь: каждый год произрастает трава, и каждый год колосятся поля, наливаясь зерном, каждый день всходит солнце и каждый вечер стремится оно к закату. Ничто не отклоняется от предначертаний Истины. Только обезумевший человек может нарушать Божественную Гармонию мира»...

Так он сказал.

И тогда прозрели Смятенные и поняли,что нету страны иного пути, кроме начертанного Великим Маглором. И поднялись они, и безжалостно отторгли всех тех, кто провозглашал иное: изгнали либеров с их работ, чтобы больше не смущали умы, изгнали их из школ, из институтов, из государственных учреждений, изгнали из их домов, отовсюду, где бы они ни пытались укрыться. Изгнанных же ссылали на Бесплодные острова в Северном море: пусть там строят своё царство свободы. Впрочем, многие либеры сами бежали из Ринеи в другие страны.

И утвердилась в стране власть маглоров, и воцарились в Ринее незыблемые Закон и Порядок. И прекратились братоубийственные распри народов, и ярче прежнего воссияла её державная слава. Снова гордый ринейский флаг начал развеваться по всему миру. Снова затрепетали и покорно склонились перед Ринеей злокозненные соседи. А успокоенные ринеяне, многие из которых тоже надели кожаные ошейники, начали славить мудрость и прозорливость, коими наделён был Великий Маглор.

Несколько следующих дней я провёл точно во сне. Я как-то сразу понял, что случилось с Иваном. Почему он в ответ на ослепительную улыбку кинозвезды лишь пробормотал что-то невнятное, да и то после мучительной паузы, а потом деревянной походкой, будто слепой, чуть ли не ощупывая воздух руками, двинулся к лестнице. С ним случился любовный обморок. Точно такой же, какой случился со мной, когда сорок пять лет назад я впервые увидел свою Аделию: обожгло дно зрачков, мир выцвел, перед глазами поплыла молочная пелена. Я тоже в этот момент пробормотал что-то невнятное и тоже некоторое время потом двигался, как слепой, спотыкаясь, задевая предметы.

Всё повторяется.

Всё повторяется в другом времени, с другими людьми, но сила, движущая жизнью, не иссякает.

А тогда я был немного ошеломлён. Иван? Вот уж никак не ожидал этого от Ивана. Мне казалось, что такие нахлывы лирических чувств ему совершенно не свойственны. Я помнил, сразу обратил на это внимание, что даже девушки в группе курсантов, весьма, надо заметить, раскрепощённые, не называли его ни Ваней, ни Ванечкой, тем более и не Ванькой, а именовали строго Иваном, словно натыкались вокруг него на невидимую преграду.

И вот — пожалуйста.

В ошеломлении моём был привкус тоски. Я, разумеется, не рассчитывал, что Адель останется со мной до конца жизни. Понятно было, что когда-нибудь мы расстанемся, она уйдёт, ломкая гусеница-подросток превратится в бабочку, выпорхнет замуж, появятся дети, будет своя семья, свои интересы, просто я не ожидал, что это «когда-нибудь» наступит так быстро. Или, может быть, мои волнения преждевременны? Я сквозь линзу старческого эгоизма вижу то, чего пока ещё и в помине нет. Ведь когда я рассказывал Ивану о странностях, появившихся у Адели, я, не знаю уж почему, не сообщил ему самого главного: именно в эти дни у меня начало возникать ощущение, что это уже не совсем Адель, не Адель, а кукла из целлулоида, аккуратно раскрашенная, с простеньким механизмом внутри, на стандартные запрограммированным действия. Положено радоваться при виде меня — она радуется, положено спрашивать, как моё настроение и дела, — она спрашивает и выслушивает ответ, положено улыбаться — она улыбается, положено целовать в щёку — целует. Трансформация произошла, но совсем иная. В чём разница, не объяснить: одни эмоции, чувства, смутные впечатления, однако теперь, когда Адель чмокала меня, вернувшись с работы, я едва сдерживался, чтобы не отстраниться: щеки моей касались не губы, а нагретая изнутри неживая пластмасса. Неприятно было в этом признаваться, но мне казалось, что рядом со мной действительно живёт не Адель, которую я помнил и бесконечно любил, а некое чужеродное существо, принявшее облик Адели и копирующее её до мелочей. Глупо, конечно. Глупо, нелепо и некрасиво, я ненавидел себя за это, но ничего не мог с собой сделать.

Интересно, кстати, что признаком чужеродности стала для меня повязка на шее. Адель вдруг начала носить её даже дома. Это была то цветная газовая косынка, то что-то вроде широкой ленты, заколотой брошью или завязанной пышным узлом, а то и обычный платок, как правило, красный, наподобие пионерского, я по возрасту ещё помнил данный идеологический аксессуар. Тогда мне и в голову не приходило, что как раз в эти дни у Адели вокруг горла образовался ошейник: уплотнённое вздутие кожи шириной примерно в полтора сантиметра. В глаза он сам по себе не бросался, но при повороте головы, когда горло тянулось, просматривался достаточно ясно. Соответственно изменилась и психика. Правда, тогда я ещё не знал, насколько это серьёзно. Тем более что на такую деталь одежды возникла, как мне казалось, определённая мода. Я то и дело встречал в транспорте, в метро, например, девушек и парней с разнообразными шарфами и платками.

Повторяю: о значении этого я не догадывался. Как, впрочем, не догадывался и об Игре, тихонько просачивающейся в нашу жизнь. Иван в тот день мне ничего толком не объяснил. Его пронзило предчувствие, он прикоснулся к обжигающей тайне, но до самой тайны ещё следовало добраться, осмыслить её,