Дрожащими пальцами девушка поднесла бумагу к глазам и беззвучно прочитала: «В связи с тяжелой нуждой приказываю выдать десятидневный паек мисс Риве Синклер и мисс Тео Лонгворт».

Краска залила ее лицо.

— Вы неверно написали, майор, — срывающимся голосом произнесла она.

— Да? Что именно не так, мисс Синклер?

— «В связи с тяжелой нуждой» — неправильная формулировка. Правильнее было бы «в связи с ограблением».

— Неужели? Вас кто-то ограбил, мисс?

— Вы и ваши войска! Этот провиант был экспроприирован у наших же граждан в тех городах, где вы прошли своим победным маршем, а теперь вы хотите, чтобы мы вас скромно благодарили за то, что вы милостиво раздаете нам то, что принадлежит нам по праву. Ведь вы же ожидаете благодарности за ваше благодеяние, не правда ли, майор?

Во время этой пылкой речи майор Бэнкс не отрывал взгляда от Ривы. Лицо его помрачнело, а губы сжались в тонкую опасную линию.

— Нет, мисс Синклер, — тихо, но жестко ответил он, — от вас я не жду никакой благодарности.

— Что ж, значит, я вас не разочаровала, — огрызнулась Рива и резко поднялась на ноги. — Всего доброго.

Не дожидаясь ответа, она повернулась и направилась к двери. Все внутри ее клокотало от праведного гнева. Стуча каблучками, она прошла через приемную, где остальные несчастные виксбергцы еще ожидали своей очереди, и только когда оказалась на улице и смогла вздохнуть полной грудью, весь ужас сказанного дошел до нее. Она вдруг поняла, что могла лишиться даже тех жалких благ, которые у нее оставались, — крыши над головой, с такими трудами добытого десятидневного пайка, — и сердце тревожно екнуло у нее в груди.

Майор Бэнкс проводил взглядом разгневанную посетительницу и осуждающе покачал головой. Ох уж эти южные женщины! Что за темперамент, что за ужасный характер! Вспыльчивые, самонадеянные, нетерпимые! Кажется, на Юге в женщинах специально культивировали те самые качества, которые нужно бы выжигать каленым железом. Нет уж, он никогда не сглупит и не влюбится в южанку. Это ж с ума сойти можно от такого характера! Пусть уж эти горе-вояки, их женихи и мужья, возвращаются со своей проигранной битвы и сами разбираются со своими гордячками.

Однако какова маленькая ведьма, только что выбежавшая из его кабинета! Она не похожа на остальных, что правда, то правда. Умопомрачительные изумрудные глаза, пышные волосы — настоящая красотка! А когда она злится, в глазах у нее сверкают крошечные изумрудные искорки, так что даже дыхание перехватывает!

При воспоминании об этом майор не сдержал улыбки, которая совершенно преобразила его строгие, жесткие черты. Разительный контраст между белоснежными зубами и загорелым лицом сделал его немного похожим на озорного мальчишку. Мало кто знал майора Бэнкса таким, да и он сам себя таким почти не знал.

«Эта девчонка считает себя взрослой женщиной, — продолжал вспоминать он. — Что за чушь! Ребенок! Заносчивый ребенок к тому же!» С высоты своих тридцати пяти лет ее восемнадцать казались ему сущим детством.

Зато какой же потрясающей женщиной она станет через годик-другой! Резкость черт сменится мягкой округлостью, а в остальном она и сейчас совершенна: белоснежная чистая кожа, высокие скулы, прямой нос, соблазнительный контур губ. А глаза! Они, словно два драгоценных сияющих изумруда, делают ее лицо просто незабываемым. Огонь этих глаз прожигает насквозь. И эти глаза ненавидят янки, ненавидят со всей силой и искренностью, на какие люди бывают способны лишь в ранней молодости.

Мысли майора плавно перетекли к ее юной стройной фигуре, которую не могло скрыть даже поношенное плохонькое платье. Бэнкс подумал, что в прежние времена ни одна рабыня не надела бы такого платья, но сейчас южанкам было не до мод, это ясно. Манящие изгибы ее тела пробуждали самые нескромные мысли, а копна непослушных рыжих кудряшек, небрежно заколотых в пучок от июльской жары, делала эти мысли похожими на самые что ни на есть эротические фантазии.

Бэнкс сам себя не узнавал. В последнее время он думал только о войне, о том, как лучше вести сражение, как убеждать командование в правоте своих предложений, как воплощать в жизнь военные планы. Но вот наступил момент, когда впервые военные нужды нисколько его не волновали. Майор думал о рыжеволосой девчонке из оккупированного города и никак не мог выкинуть из головы ее образ. Он вспоминал, как взял ее руку, вспоминал ее кожу — нежную, мягкую, шелковистую, и сердце его начинало мучительно вздрагивать от этих ощущений.

Бэнкс тряхнул головой. Что за бред! Для него никогда не составляло труда затащить в постель понравившуюся особу женского пола. Дальше этого дело никогда не шло — на войне не до серьезных намерений.

Он едва помнил свою мать. Говорят, она была писаная красавица и бросила их с отцом, когда заботы о маленьком сыне ее утомили, а на пути встретился молодой красивый любовник. Вот почему Джефф Бэнкс давно решил для себя, что любовь — удел глупых романтиков, не способных ни на что серьезное в жизни. Есть жизненный факт: мужчине нужна женщина; все остальное — пустые фантазии.

И вот сейчас Джефф поймал себя на том, что сам чересчур размечтался: сидит и вспоминает хорошенькую южную ведьмочку вместо того, чтобы принимать посетителей и выполнять свои служебные обязанности.

Недовольно нахмурившись, Бэнкс громко крикнул:

— Сержант Уолкер, попросите зайти следующего посетителя!

К тому моменту, когда в кабинет вошла сухонькая седая леди с очередным прошением, майор уже окончательно выкинул из головы мысли о Риве Синклер.

Рива медленно взбиралась на холм, направляясь к тем самым пещерам, в которых они так долго пережидали осаду. Теперь это место было пустынно. Горожане вернулись к себе в дома, хотя многие из них, как и Рива с ее тетей, были вынуждены ютиться на чердаках, освободив комнаты солдатам-янки. Но сейчас пещера могла стать для Ривы палочкой-выручалочкой, — ведь невозможно хранить десятидневный запас провизии на чердаке, а больше никуда их с Теодорой в собственном доме не пускали!

Вернувшись в дом от майора Бэнкса, Рива забрала с кухни ручную тележку и немного бечевки. В очереди за провиантом ей повезло: она успела получить продукты до наступления темноты. Аккуратно упаковав провизию и накричав по ходу дела на двух янки, которые грузили свои продукты в отнятую у кого-то из горожан коляску, Рива с тяжелым сердцем отправилась на холм.

При виде оставленных горожанами укрытий у нее защемило сердце: она вспомнила о дорогом брате, который сейчас неизвестно где, и остается только надеяться на то, что он жив. Хоть бы Чарлз оказался прав и Фостеру удалось выбраться из этой переделки живым и невредимым!

Стоя на холме, Рива дала себе слово, что как только тете Тео станет получше, она отправится на поиски брата, чего бы это ей ни стоило.

Но где искать, у кого спрашивать? И потом, если она уйдет, что станет с бедной Теодорой? Ну нет, если уж им и надо куда-то отправляться, так это обратно на плантацию: лошадей и повозку у них не забрали, так что как только тете станет лучше, они возвратятся домой и станут ждать Фостера там…