Я старался ничем не выказать удивления. Неужели это хорошенькое создание и впрямь настолько равнодушно относится к вопросам жизни и смерти, что лишь моё присутствие удержало её от смертельно опасного подряда? Не девушка, а самурай какой-то. Осока, тем временем, продолжала:

– Лучше полетим мы к библиотекарю Рэйссу. Кубазы хотят купить у него копии неких книг, поторгуюсь. Заодно и с тобой что-нибудь узнаем, может быть.

– Что, кстати, ты ему сказала про меня?

– Уговор чести. И пусть попробовал бы спрашивать дальше.

Осока не торопилась назад на пепелац. Сначала она зашла в небольшое помещение, отделённое прозрачной стеной от зала побольше, похожего на обыкновенный офис, пообщалась через окошко с клерком и вставила свой планшет штырями в отверстия подоконника.

– Вот и маршрут нарисовался, – она кивнула на экран. – На время становимся почтальонами.

– У вас так принято, что почту возят… э-э, частники, не знаю, понятно ли выразился?

– Понятно-понятно. Да, принято так. Специальное судно посылать дорого стоит и может быть небезопасно. Поэтому возит обычно лайнер, а где постоянных маршрутов нет – тот, кто летит и соглашается.

Местное почтовое отделение работало на совесть. Пока моя спутница в отделе обслуживания оплачивала дозаправку, к пепелацу подвезли на летающей платформе целый штабель контейнеров. В основном, они были кубической формы, самые большие – продолговатые, свинцово-серые, оконтуренные по периметру каждого бока яркой полосой, сине-бело-синей. На крышке каждого красовалась эмблема: вписанное в эллипс изображение «гераклового» морского узла. Бледнолицый худощавый парень в двухцветной униформе – серый с синим китель и синие с серыми лампасами брюки – дал команду, и платформа парой телескопических захватов принялась переставлять контейнеры на рампу, оставляя между ними лишь узкий проход. С каждого почтовый работник считывал планшетом, таким же, как у Осоки, коды на ярко-жёлтых табличках. По ширине табличка как раз помещалась между торчащими штырями, а высота различалась в зависимости от количества записанных данных. Насколько я мог судить со своей компьютерной специальностью, код был не магазинный штриховой, а нечто вроде аптечного PDF417, с матричной записью и коррекцией ошибок. Осока сканировала те же коды вслед за почтовиком. Закончив процедуру регистрации, они соприкоснулись штырями планшетов – как по рукам ударили.

– Здесь и повезём? – спросил я после того, как рампа заняла горизонтальное положение, закрыв проём.

– Зачем? Двигаем сюда и туда! – Осока указала в пустое пространство, непонятным образом появившееся по сторонам рампы. Ах, вон оно что! Стенами раньше служили подвижные створки, а сейчас они сложились вверх, к потолку.

– Тихо-тихо, – остановил я спутницу. – Мужчина здесь я, и тяжести – моя забота.

– Мне нравятся такие обычаи, – улыбнулась она. – Тот и вот эти два не трогай, только пол царапать, я их механизмом подниму.

Снизу доносились негромкие звуки: очевидно, заправщики заполняли ёмкости корабля топливом или, скорее, «рабочим телом». Не химические же у них ракетные двигатели, в самом деле! Вот загремели отсоединяемые шланги.

– Всё, летим отсюда! – Осока заняла пилотское кресло.

Снаружи человек со светящимися жезлами уже делал знаки: выруливайте. Минуту спустя ангар и астероид со станцией остались далеко позади, и вокруг корабля снова расстилалась чёрная бесконечность космического пространства.

На этот раз после прыжка через гиперпространство Осока с ходу включила двигатели и безо всяких коррекций разгоняла пепелац почти полчаса. Затем протянула руку к более светлой на фоне стены панели слева от себя, повернула переключатель. Один за другим загорелись в два ряда синие индикаторы, в секторах центральной шкалы вспыхнули жёлтые точки. Вращая два верньера – ну, ни дать ни взять рукоятки радиостанции «Север» времён Великой Отечественной – девушка вывела эти точки на середину каждого сектора. Корабль чуть вздрогнул, свет в кабине мигнул и снова загорелся ровно.

– Всё, – сказала она. – Остаётся долго и нудно лететь к следующей цели. Ближе выходить не стала, мало ли кто обнаружит эхо прыжка.

– А что, есть кто-то, с кем нам лучше не пересекаться?

– Есть. Потом расскажу. У тебя усталый вид, нужно отдохнуть.

– Да какое отдохнуть, не устал я! Мне ещё надо о многом тебя расспросить…

– Расспросишь, – мягко сказала Осока. Я не понял, когда это произошло, но мы уже стояли между креслами, и её пальцы держали мои руки. Она пристально смотрела на меня своими яркими глазами и продолжала нараспев: – Обо всём расспросишь. А я тебе буду рассказывать. Завтра, всё завтра. А сейчас отдохни. Вот лежанки. С какой стороны? Сюда? Хорошо. Ложись и спи, спи…

Вяло подумав, что это, должно быть, какой-то особый гипноз Осокиного народа, я улёгся на кушетку у правого борта. Глаза слипались. Я даже не поблагодарил, когда девушка сдвинула вверх по стене толстую спинку скамьи, освобождая больше места, ловко сдёрнула с меня ботинки и подложила под голову продолговатый валик. И провалился в крепкий, бархатно-чёрный сон без сновидений.

– Алекс, Алекс, просыпайся! – меня легонько, почти ласково, потеребили за плечо.

– Мам, ну, поспать не даёшь… – сонно пробормотал я. Открыл глаза и встретился взглядом с серо-голубыми глазами девушки с чудным именем Осока. Сейчас на лице её не было никаких полос или рисунков, и оно даже в обрамлении полосатой кожистой «короны» стало казаться каким-то более обычным, что, впрочем, ничуть не убавило Осоке привлекательности. Вместо вчерашней уличной одежды на ней была полотняная рубаха простейшего покроя «мешок с вырезом», чуть-чуть не доходящая до колен. Ноги обуты в подобие невысоких валенок, не из войлока, а из какого-то более мягкого однородного материала.

– Проснись, по нашему времени утро, – она отошла к пульту, взяла свой сундучок, вынула баночку с кремовой краской, кисть.

– Без узоров ты не менее красива, – небрежно заметил я.

– Да? – она отложила кисть. – Хорошо, не буду. Но смотри, никому не скажи, что видел меня без них.

– Считается неприличным?

– Хи-хи, считается, эта окраска у нас от природы. Люди, во всяком разе, в этом уверены.

– Не шутишь?

– Нисколько. Дело в том, что многие наши наносят этот узор навсегда, под кожу, и он не смывается.

– Разве здешние женщины моего вида не пользуются косметикой? Да нет, пользуются, я вчера сам видел в кантине! И татуаж наверняка известен.

– Что я могу тебе сказать, человек, – взгляд Осоки был полон иронии. – Я тогрута, загадочный хуман непонятной природы.

– Не нужно говорить так, хотя бы и в шутку.

– В каждой шутке зерно правды. В нашей Галактике хенофобы на каждом шагу. С некоторыми невозможно иметь дело, смотрят, как на животное. Рада, что ты не такой.