за палаткой будет ещё сильнее пробирать. Гляньте на деревья, Василий Михайлович. В пятидесяти метрах от нас, они уже покрыты инеем…

И у того, и у другого изо рта уже густо вырывался пар, руки озябли и щёки покрылись румянцем; в пятидесяти каких-то метрах от центра лагеря температура понижалась, едва ли не до минус пяти градусов по Цельсию, а дальше от палатки, возможно, и ещё ниже.

- Холодно-то как, - наклонился Семён и потрогал рукой слегка подмёрзшую землю. Василий Михайлович остановился рядом, и только тут понял, почему его друг поднял руку.

В двадцати шагах от пригорка, на котором они остановились, на земле, покрытой инеем, отчётливо вырисовывались очертания правильных геометрических кругов, словно выведенных на бумаге ученическим циркулем. Как будто гигантская бритва прошлась вокруг, сбрив начисто всю весеннюю растительность, успевшую прорасти с начала апреля. Круги шли один внутри другого по мере убывания, постепенно уменьшаясь в диаметре, и имея расстояние в несколько метров: так центробежно расходятся круговые волны, когда в воду падает камень. Семён с профессором подошли ближе. Внешняя окружность, начинающаяся теперь прямо перед их ногами, охватывала своим диаметром довольно объёмную территорию, внутри которой располагались такие же окружности меньшей площадью. В центре кругов ничего не было: ни травинки, ни куста, ни большого или малого дерева. Всё было голо. Как корова языком слизала, невольно подумалось Семёну. Он подошёл вплотную к границе первого круга и поддел ногой кусок бесформенного замёрзшего вещества красновато-бурого цвета, похожего на губку. Где-то он уже видел нечто подобное, и, причём недавно. Такие ошмётки валялись повсюду.

- Старый знакомый, - констатировал он и посмотрел вокруг себя. – Ночной гость. Это существо разлагается, что называется, на глазах, если бы мы имели шанс его наблюдать.

Следы Люды и Губы перед внешней окружностью резко сворачивали в сторону леса. Следы же бурятов, выходящие из того же леса с другой стороны, напротив, резко обрывались у её границы. Последний отпечаток был наполовину срезан круговой линией; задняя часть подошвы, она же пятка оленьего пима, находилась снаружи, и… всё. Ни продолжения, ни носка внутри: как при заступе на беговой дорожке стадиона. Всё это время они продолжали выкрикивать имена, но ответа не получали. Звали и Сашу, и Люду, и бурятов. Даже Губу Василий Михайлович выкрикивал по имени. Всё напрасно. Кругом стояла всё та же могильная тишина, будто они находились среди древнего погоста. Уже повернувшись к лагерю, чтобы сбегать и быстро натянуть на себя свитера и куртки, оба внезапно замерли на месте.

- Что за… - оборвался Семён на полуслове, поскольку в этот момент, в этот миг, произошло сразу два события.

Первое – изнутри циклопических кругов, откуда-то из самого их центра послышался слабый отдалённый крик помощи, заглушенный немалым расстоянием. Кричал кто-то из бурятов.

И тут же сразу второе – над верхушками деревьев, далеко в глубине леса, чертя светящуюся пунктирную линию, к небу вверх взмыла оранжевая ракета.

…И то и другое произошло одновременно.

********

Пробираясь сквозь поваленные бурей деревья, путешественники вскоре выскочили на небольшую поляну, откуда, видимо, и была выпущена ракета. Здесь было теплее: температура держалась в обычном режиме, как будто и не было того леденящего холода внутри концентрических кругов. По ветвям прыгали белки, в воздухе летали птицы, из-под ног разбегались мелкие грызуны, – весь лесжил обычной байкальской жизнью, готовясь к ночи. Всё шуршало, всё шелестело, где-то покрикивали совы, слышался даже отдалённый рык байкальской рыси, вышедшей на охоту – не было только Люды с Губой.

… Но было что-то другое, не совсем понятное для выскочивших на поляну двух озабоченных путешественников.

Быстрым взглядом они окинули местность и заметили, что у противоположного края неровной с кочками поляны раскинулось болото. Кустарник там уже поредел и переходил в болотистые камыши, встававшие за деревьями сплошной стеной.

И вот там-то, на одной из кочек…

Лежало тело.

У обоих друзей едва не оборвалось сердце: вдруг Люда?

В начинающемся болоте, среди камышей и моха, на одной из кочек распростёрлось тело молодого на вид человека в шлемофоне и лётной куртке пилота. Голова лежала немного вывернутой в сторону, будто он перед кончиной пытался рассмотреть местность вокруг себя. Руки со скрюченными от судорог пальцами вцепились в ближайший куст, а за сапогами-унтами виднелся неровный след: лётчик несомненно пытался ползти, но непонятная смерть настигла его на середине пути. Ещё немного, и он бы выбрался на поляну. Хотя, с другой стороны, ему и на кочке ничто не угрожало, - так, во всяком случае, показалось обоим путешественникам. Куда же он в таком случае полз? Одна сторона его лица была уткнута в землю, а на другой, повёрнутой в сторону, в небо уставился остекленевший глаз неприкрытый веком. Русые волосы выбивались из шлема, ко рту из наушников был проведён ларингофон, на руках были перчатки. На левом запястье часы-компас… разумеется, неработающие. Что ещё?

Профессор присмотрелся более внимательно.

Так и есть. Всё обмундирование: куртка, шлем, унты, ларингофон, часы – всё было времён второй мировой войны. Выпуска сороковых годов.

Он выпрямился и бросил удивлённый взгляд на Семёна.

- Ты что-либо понимаешь?

Семён тоже стоял в замешательстве.

- Понимаю только то, что перед нами мёртвый лётчик, непонятно каким образом здесь взявшийся, и принадлежащий к эпохе Великой Отечественной войны.

- Да. И почти как живой, вот что интересно. Ни трупного разложения, ни смрадного запаха, ни окоченения, в конце концов. Будто он вот только сейчас, в эту самую минуту умер, перед этим пытаясь ползти сквозь кустарник, чтобы выбраться на поляну. Что его могло так внезапно убить? Ни крови, ни ран…

Семён в свою очередь наклонился и осторожно пощупал пульс на шейной артерии.

- Пульса нет, - констатировал он и, выпрямившись, почесал кончик носа. - Откуда здесь на Байкале мог объявиться лётчик времён второй мировой войны, если немцы даже до Урала не доходили? Насколько я знаю, боевые действия здесь не велись. Смотрите! – он указал пальцем вниз. – У него из-под живота что-то виднеется.

Только теперь они перевернули тело и осмотрели присыпанное почвой лицо лётчика полностью.

Молодой, чуть старше Санька, подумал Семён. Погоны младшего лейтенанта, а если погоны, то это уже сорок третий год – их как раз перед этим ввели. Тут же лежал и офицерский планшет, коричневый, кожаный, замеченный Семёном.

Так! – решил профессор. – Тело пока оставляем, никуда не денется. Берём планшет и двигаемся дальше. Люду-то мы до сих пор не нашли. Найдём, вернёмся и все