То же касается и хода национальных операций. Описывая их, Петров и Рогинский обращают внимание на то, что в среднем в ходе национальных операций было приговорено к высшей мере 73,66 % от общего числа осужденных, что существенно выше, чем характерно для кулацкой операции (около 50 %). При этом исследователи признают, что «никаких специальных директив относительно масштабов применения расстрелов по той или иной «национальной линии» не было. Не было таких директив и в отношении отдельных регионов… — здесь все зависело, полагаем мы, от настроенности каждого конкретного начальника НКВД — У НКВД. Соотношения поэтому были самыми разными»: в Армении и Грузии соответственно 31,46 % и 21,84 %, а в Краснодарском крае и Новосибирской области превышает 94 %, наконец, в «рекордной» Оренбургской области достигает 96,4 %. Здесь было бы уместно задаться вопросом — от чего зависела «настроенность» местного руководства НКВД, в чем причина таких разных цифр, если общей установки Центра не было? Не позволяет ли это поставить вопрос о том, что репрессии стали выходить из-под контроля Центра?

Подводя итог интерпретации репрессий в рамках теории тоталитаризма, следует признать, что именно в этой исследовательской парадигме выполнены наиболее содержательные работы. В целом это объясняется тем, что массовый террор лучше всего доказывает верность этой теории, на первый взгляд материал ложится в русло концепции. Однако на данном этапе видно, что собранные факты перехлестывают рамки теории. Не случайно поэтому утверждение Биннера и Юнге: «По нашему мнению, такие историки, как Рогинский, Охотин, Хлевнюк, Петров и Янсен, придают чересчур много значения реальному контролю Центра над проведением операции…» [109, с. 230].

В конце 60-х — начале 70-х ограниченность познавательных возможностей теории тоталитаризма заставило исследователей на Западе и в России обратиться к теории модернизации. В качестве примера кажется уместнее всего монография А. Ноува. Автор ставит вопрос: был ли Сталин реально необходим? С его точки зрения, сталинизм являлся продуктом индустриализации, а точнее, решения об ускоренном развитии тяжелой промышленности. Поскольку это решение было непопулярным, для его реализации необходимо было применять социальное принуждение. Отсюда возникала и неизбежность милитаризации общественной жизни и диктатуры. Ноув писал, что относиться к Сталину просто как к человеку, одержимому жаждой власти, было бы неполной правдой. Реальной причиной формирования сталинского режима была проблема индустриализации, уходящая своими корнями во время царей, войн и революций [69].

В настоящее время в нашей стране концепция модернизации сформулирована в работах А. Г. Вишневского и других исследователей. Концепция модернизации позволяет установить смысл изучаемых перемен в большой исторической перспективе, охватывающей переход российского общества от традиционных укладов жизни к его современному — индустриальному состоянию. С точки зрения исследователей, возможность применения концепции модернизации для изучения драматических событий второй половины 30-х годов определяется тем, что доминирующей тенденцией в развитии советского общества в указанный период являлась индустриализация страны, урбанизация, распространение образования, появление семьи современного типа, становление современной системы образования, здравоохранение и т. д.

В отечественной историографии делались попытки объяснить репрессии на методологической основе теории модернизации. Наиболее успешным примером является работа А. А. Колдушко «Кадровая революция в партийной номенклатуре на Урале в 1936–1938 гг.». С точки зрения исследователя, в указанный период произошла ротация кадров, в ходе которой были разрушены традиционалистские клановые системы, ранее организовавшие всю систему партийной власти на местах.

Репрессии против номенклатуры историк рассматривает как ответ центрального руководства на вызовы, исходящие от местных номенклатурных кланов. «Содержание вызовов может быть понято только в контексте модернизационных задач. Средние и нижние звенья управленческой системы… не выполняли директивы, срывали народнохозяйственные планы, демонстрировали собственную некомпетентность в решении экономических, технических и социальных задач, более того, блокировали возможности легальной ротации кадров» [61].

«Некомпетентность руководства провоцировала социальный конфликт. В такой ситуации репрессивная политика власти встречала общественную поддержку со стороны социальных «низов» общества», — считает исследователь.

По мнению Колдушко, эффективность работы руководящих кадров определялась реальными показателями развития промышленного производства и сельского хозяйства. В середине 1930-х гг. местные власти не могли выдержать заданных темпов роста производства. «Попытки оптимизации работы руководящих кадров традиционными партийными методами успеха не имели, поскольку наталкивались на сопротивление клановых патрон-клиентских структур, сформировавшихся в номенклатурной среде… В 1936 г. власть начинает осуществлять репрессивные практики в отношении местных номенклатурных работников» [61].

Историк придерживается в целом традиционной периодизации этого процесса. С ее точки зрения, «старт к поиску «врагов народа» внутри партии и высшего ее звена — номенклатуры — был дан на февральско-мартовском пленуме 1937 г., хотя подготовительные мероприятия, своего рода «проба сил» в виде «чисток» партийных рядов, проводились и ранее (к ним относится проверка партийных документов 1935 г., обмен партийных документов 1936 г.). Первоначально каток репрессий прошелся по высшему уровню номенклатуры — ЦК ВКП(б), а далее, по цепочке, был направлен в регионы» [61].

Единый централизованный процесс «вычищения» номенклатуры в 1937–1938 гг. в Свердловской области был осуществлен в три этапа: подготовительный (август 1936 г. — март 1937 г.); массовый (март 1937 г. — декабрь 1937 г.), заключительный (январь 1938 г. — ноябрь 1938 г.). Как можно понять, эта датировка определяет три всплеска репрессий против секретарского состава: январь — март 1937 г., май — ноябрь 1937 г., январь — март 1938 г.

Главным репрессивным органом, осуществлявшим расправу над партийной номенклатурой в регионах, была выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР. Приговоры, которые выносились репрессивными органами, были суровыми. К высшей мере наказания было приговорено 37 секретарей горкомов и райкомов ВКП(б) Свердловской области, что составляет почти 65 % от совокупности всех приговоров.

В диссертации выделено два основных подхода к проведению репрессий: сетевой и функциональный. Сетевой принцип аналогичен формированию клановой системы, и цель его использования — в уничтожении клиентуры. Функциональный принцип, в свою очередь, являлся более «адресным»: руководящие работники арестовывались преимущественно за настоящие (или выдуманные) недостатки в работе. Как правило, речь шла о хозяйственниках, которым вменялось в вину «вредительство»: падеж скота, неурожай и т. д.

Исследование показало, что «партийные руководители, подвергшиеся репрессиям, представляли собой гомогенную группу управленцев. Они имели значительный партстаж, прошли через сеть партийного образования. Анализ уровня общего образования секретарей горкомов и райкомов ВКП(б) Свердловской области, арестованных в 1937–1938 гг., показывает, что в результате репрессий из номенклатуры была вычеркнута наиболее образованная ее часть» [61].