С фанатиками – как с капризными детьми, чем пороть, проще переключить внимание на другую игрушку.

Ксендз с облегчением ретировался, а я предложил помощь эскулапу.

– Дуэльный опыт учит оказанию помощи, пан…

– Пан Ежи Чеховский, а вы, позвольте спросить…

– Луи де Клермон, сеньор де Бюсси д’Амбуаз.

Уставился на меня оценивающе, и он прав. Дворянский титул – ни в коей мере не свидетельство умения латать человеческие тела. Мой визави был худосочный, чернявый, горбоносый, с близко посаженными глазами, я бы скорее принял его за еврея, а не за поляка. Но в эту эпоху скрывать еврейское происхождение под фамилией из другой нации не практиковалось. Пусть так – Чеховский.

– Пуля прошла навылет, сеньор де Бюсси. Но, как обычно случается, вырвала клок из одежды, думаю – он застрял в ране. Если не вытащить, плечо раздуется, покраснеет, начнет смердеть, а пан Огинский умрет от горячки.

– Мне так и так умирать, – впервые подал голос пациент. – Оставь меня, лекарь. Не мучай напоследок!

– Не в правилах Чеховских бросать начатое на полпути. – В голосе медикуса послышался польский гонор, мол – не шляхта мы, но честь имеем. – Пан Огинский, выпейте моего зелья.

Он влил сивушную дрянь прямо в рот раненому, предусмотрительно зажав тому нос. Шляхтич попытался ухватиться здоровой рукой за склянку, задохнулся и вынужденно проглотил. Его, обессилевшего от потери крови, быстро победил алкоголь.

– Теперь привяжем руки и ноги к столу, – решил Чеховский. – А что, в Париже это не принято?

– Отчего же. Гуманнее, чем огреть по голове обухом топора.

Я не шутил – действительно слышал о такой анестезии.

Лекарь шустро опутал пострадавшего вожжами от гужевой упряжи, Огинский только пьяно промычал. Зафиксировав пациента, Чеховский смазал самогоном острый нож сапожного типа и точными движениями вскрыл плечо, словно разделывал моего пленника на мясо. Достаточно было прочистить рану примитивным зондом!

Убрав кровавые ошметки, наверно – от кафтана или камзола, медикус ловко сшил мышцы и дырищу на коже обычной суровой ниткой, тоже смоченной самогоном, кончик предусмотрительно вывел наружу. Пациент побледнел до синевы, в нормальных условиях ему бы можно помочь переливанием крови, но здесь ничего подобного еще не знали.

– Скажите, пан Чеховский, откуда у вас знание о целебных свойствах этого… гм… зелья?

– Русского хлебного вина? Его еще мой дед применял. У нас не найти, он из похода на московитов привез, со смоленской винокурни. Рану в походе промыть нечем было, вода кончилась, колодцы потравлены, вот он и промыл себе вином. И зажило, только след от бердыша дед до смерти носил. А кто не промыл, так и слегли в огневице, и померли многие.

Он быстро перекрестился, лишь на миг прервав шитье по живому, но я заметил – не очень-то лекарь религиозен. Самогонку, судя по сивушному амбре, ухитрился сам выгонять, дедова кончилась, а секреты приготовления хлебного вина – первача, настоянного на травах – не постиг. Но сам дошел до многого, чего наука шестнадцатого века не знает. Может быть полезен. Не ровен час, кто-то из наших будет лежать на столе с лишними дырками в теле.

– Понимаю… Что же ксендз у вас над душой висел?

– У ксендза своя правда – исповедовать и положиться на волю Господа. Мое врачевание он обзывает покушением на Божье провидение. Я в его глазах еретик, хоть и хожу в костел.

Можно попробовать объяснить ксендзу, что все в воле Божьей, и Господь позволяет врачевать, не обрушивая гром и молнии на голову лекаря, но этот спор повторялся миллион раз и бесполезен, потому что религия взывает к вере и чувствам, а не к фактам и логике. Мои же чувства говорили о другом – Чеховский первый человек в Польше, мне симпатичный. Не считая, само собой, новоиспеченную вдову, но к ней возник интерес в корне иного рода.

– Ежи, вы – дипломированный эскулап? Дворянин?

– Что вы, сеньор! Из мазовецких мещан. Учился как мог, практику имею в Лодзи…

– Но не жируете.

Он сконфузился. Черная куртка с когда-то бархатным, а сейчас просто вытертым итальянским воротником и бесформенный берет, напоминающий формой ночной колпак Генриха Анжу, никак не свидетельствовали о достатке.

– Скромно живу. Откладываю. Вот… Готово. Нужно будет лишь нитку удалить.

– И не женаты, полагаю, – я не отступился от своего.

Мужчине было лет тридцать. В тусклых усах виднелась седая нитка – и за эти тридцать лет хлебнул лиха.

– Нет, сеньор. Вот вернусь домой…

– Есть предложение лучше. Вступайте в свиту короля Генриха. Жалованье твердой французской монетой, а не польскими злотыми вас устроит? И пациентов с дырками вам обещаю для практики – не соскучитесь. Сегодняшний день тому подтверждение.

Чеховский задумчиво вытянул губы, вытирая руки от крови тряпицей.

– Французская служба… Пшепрашам, сеньор де Бюсси, меня наши превратно поймут.

– Польская служба, Ежи. Наш Генрих, не забывайте, приехал сюда на польский престол. И у него обязательство – отправлять посполитую молодежь на учебу в Париж. Вы, конечно, молодость миновали, но не бывает правил без исключений. Интересна вам парижская степень, не знаю, как ее называют, кажется – магистр медицины в Сорбонне?

У горбоносого отвалилась челюсть.

– Я, сын простого шорника, и вдруг парижский магистр медицины? – Чеховский изменился в лице. – Вы шутите, сеньор… Даже представить не мог…

– Вот и договорились. Как только в Лодзь поспеет королевский поезд, представлю вас при дворе. Но учтите, мон ами, простой службы не ждите. Нас пытались одолеть в открытом бою – не вышло. Что будет дальше? Выстрел исподтишка из мушкета или арбалета? Удар кинжалом в темном коридоре?

– Скорее – яды, – поделился он соображением.

Нашему Генриху, славному сыну Екатерины Медичи, не привыкать к существованию в обстановке, когда отравлено может быть все что угодно, и не спасет даже проба еды: лакей укусит яблоко, останется жив, а монарх покроется синюшными пятнами, потому что яд находился на другой стороне яблока.

– Ты умеешь распознавать яды? И находить противоядие?

– Не вшистко… Но те, что в ходу у наших – знаю. Да, разбираюсь и в противоядиях, помогу… если не будет слишком поздно.

– Договорились. Принимайтесь за дело немедля, пан Чеховский. Тысяча двести персон – большая цифра, среди них будут и заболевшие в дороге. Готовьтесь к приему. Хотя, конечно, не всем нужно такое внимание, как королю, мне или Шико.

– Шико?

– Его на самом деле зовут Жан-Антуан д’Англере, прозвище Шико, что означает «обломок зуба», ему придумал наш славный Анжу. Шико – правая рука Генриха, придворный шут и мой друг. А еще – очень опасный человек. Врагов у него много, но долго они не живут.