Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В «Трактате о военном искусстве» вводятся основополагающие термины и мысли сформировавшегося позже китайского учения о стратагемах (см. KdL, S. 46 ff.). Так, в книге перечисляются «Двенадцать хитрых путей» (Strategeme 2, S. 47 ff.). Если сравнить этот текст с 36 стратагемами, то можно установить единственное совпадение. Китайское описание одиннадцатого хитрого пути почти дословно соответствует стратагеме № 4 «Отдохнув, ждать утомленного врага». Далее можно обнаружить духовную связь между некоторыми из 12 хитрых путей и определенными стратагемами из каталога 36 стратагем.
Даже если 12 хитрых путей мастера Суня с точки зрения содержания могли оказать большое влияние на 36 стратагем, то все-таки нельзя утверждать, что мастер Сунь сформулировал 36 стратагем. Между произведением мастера Суня и 36 стратагемами существует дистанция во времени, охватывающая не менее двух тысячелетий. «Трактат о военном искусстве» повествует обо всем комплексе ведения войны – как обычном, не хитром, так и необычном, хитром. Мастер Сунь, таким образом, создал основы китайского учения о стратагемах. Занятие хитростью было, однако, только частью дел мастера Суня.
Этот особый аспект произведения включен в каталог 36 стратагем. В сжатой форме этот «банк данных хитростей» отражает китайскую мудрость хитрости на значительно более высокой ступени развития по сравнению с мастером Сунем и обогащен опытом хитрости 20 веков, прошедших после смерти мастера Суня.
Разницу в восприятии хитрости между европейцами и китайцами могут пояснить цитаты из знаменитого труда Макиавелли «Государь» и из одного из самых известных так называемых плутовских романов «Путешествие на Запад»[13]. Макиавелли (1469–1527), о котором, вероятно, непроизвольно думают западные менеджеры, когда слышат слово «хитрость», использует несколько раз слово «хитрость» в своем труде «Государь», но он никогда не называет никаких конкретных приемов хитрости. Он рассказывает только об отдельных хитрых способах поведения, то есть пересказывает истории, содержащие хитрость.
Так, он пишет, что Чезаре Борджа «прибег к обману» («Государь», 7-я глава). Однако потом он описывает само действие: «Он… отвел глаза Орсини, что те… примирились с ним… а потом в Синигалии сами простодушно отдались ему в руки», где он приказал их убить (Strategeme 2, S. 275 f.)[14].
Такое место, как это, где автор ясно говорит о «хитрости», является высшей ступенью осознания хитрости, как это можно установить в западных литературных или научных трудах примерно трех тысячелетий, начиная с античной Эллады. Хитрость, которую использовал Чезаре Борджа, Макиавелли не называет. Кто знает китайский каталог 36 стратагем, может сразу идентифицировать хитрость Борджа. Он использовал стратаге му № 10 «Прятать за улыбкой кинжал». Если бы жертвы хитрости Чезаре Борджа знали каталог 36 стратагем, в частности стратагему № 10, то они были бы, наверно, несколько осмотрительнее перед лицом смертельного наступления очарования Борджа и не попались бы так простодушно и слепо (по отношению к хитрости) в его сети.
На ступень выше, чем у Макиавелли, показано восприятие хитрости в романе «Путешествие на Запад» из эпохи династии Мин (1368–1644), в этом отношении являющийся репрезентативным с точки зрения точности, с которой китайцы распознают хитрость. В одном месте король обезьян побеждает монстра. Тот, будучи избитым, убегает с места боя. Король обезьян и его сопровождающий, свинья-монах, следуют за ним по пятам. Монстр не знает больше, что делать. А теперь приведем цитату из романа «Путешествие на Запад»:
Тогда монстр использовал стратагему «Цикада сбрасывает свою золотую кожицу». Он катался по земле и снова принял образ тигра. […] Монстр видел, как все ближе и ближе к нему подхо дили преследователи. Тогда он сдернул с себя шкуру, растянул ее на большой скале, а сам превратился в сильнейший порыв ветра. […] Позже монстр, рассказывая об этом своему господину, королю Желтого Ветра, особо подчеркнул: «Когда они приблизились и хотели напасть на меня, я использовал стратагему „Цикада сбрасывает свою золотую кожицу“». Король обезьян и свинья-монах наблюдали, как упал тигр и долго лежал, растянувшись на скале. Король обезьян вытянул свой железный прут и ударил им изо всей силы, но он отскочил от твердого камня. […] Точно так же свинья-монах ударил своими граблями, но их зубцы тоже отлетели, звеня, ввысь. Лишь теперь они узнали, что били по простой шкуре тигра. […] В замешательстве король обезьян закричал: «Не может быть! Мы попались на удочку его стратагемы». «Какой стратагемы?» – спросил свинья-монах. «Она звучит так: „Цикада сбрасывает свою золотую кожицу“. Монстр положил шкуру тигра на эту скалу и спокойно скрылся»[15].
Здесь описывается не просто хитрое происшествие. Кроме того, автор, жертва хитрости и использовавший хитрость одинаково обозначают примененную при этом технику хитрости формулой стратагемы, которая находится в каталоге 36 стратагем под номером 21. Такая высокая степень специального знания хитрости, вероятно, нигде не зафиксирована во всей западной литературе, включая современную литературу о менеджменте. Вопрос «Жертвой какой стратагемы мы стали?», вероятно, еще никогда не ставил ни один европеец с тех пор, как существует Европа, ни в романах, ни в реальной жизни. Это вопрос, который европеец не может поставить, так как не обладает терминологией для обозначения различных приемов хитрости.
Что отсутствует в языке, отсутствует также в мышлении. За неимением соответствующей терминологии для описания хитрости европеец совершенно не может рационально думать о хитрости и компетентно вести об этом беседы. Для европейца каждое хитрое действие всегда является новой хитростью. Неудивительно, что прусский король Фридрих Великий (1712–1786) считал: «Число стратагем бесконечно» (Larousse, p. 1132).
Западные предрассудки относительно хитрости кратко представлены в высказывании прусского военного теоретика Карла фон Клаузевица (1780–1831):
Но чем слабее становятся силы, которые подчинены стратегическому руководству, тем доступнее оно будет для этой хитрости, так что совсем слабому и маленькому, для которого уже недостаточно осторожности и мудрости, на тот момент, когда кажется, что все силы его уже покинули, остается прибегнуть к хитрости как к его последнему спасению. Чем беспомощнее его положение, чем больше все уплотняется в одном-единственном отчаянном ударе, тем с большей готовностью хитрость приходит на помощь его храбрости[16].