морщины на ее лице разгладились – на глазах помолодела.

Мягков вздохнул, сел на стул, стоявший напротив ворожеи, глянул в бабкины глаза, выцветшие, влажные от усталости и забот, коротко поведал, зачем пришел.

Акулина задумалась. Через минуту покачала головой отрицательно:

– Ничего такого припомнить не могу, ей-богу. Ко мне народ приходит все больше с личными делами, с болезнями, да с просьбой подсобить в урожае, чтоб и хлеб в доме водился, и виноград с морковкой…

– Жаль, бабушка Акулина, – Мягков снова вздохнул, помял фуражку, которую держал в руках, поправил перекосившуюся звездочку на околыше. – Жаль.

– Не обессудь, милок, что не сумела подсобить, – лицо бабкино сделалось виноватым.

– Бандитов надобно найти, а никто из нас не может этого сделать… Пока не может, – поправился комендант. – Вот и хожу я, собираю сведения по крупицам: может быть, кто-нибудь чего-нибудь слышал, что-нибудь видел…

– Все понимаю, но… – ворожея отрицательно покачала головой, – даже ничего близкого не слышала.

– Вам ведь часто изливают свою душу…

– А как же иначе! Особенно, ежели в доме непорядок или болезнь какая-нибудь прицепилась – тут выкладывают все, не стесняясь, откровенно. Иначе из ворожбы получится пшик – карты ничего не скажут, – бабка Акулина снова задумалась на несколько минут, потом оживилась. – Давай-ка я все-таки расскажу тебе, товарищ командир, кто у меня был в последнее время и что мы тут решали…

Ничего интересного в ее рассказе не было – ни одной детали, ни одной зацепки – нич-чего. Мягков поднялся с огорченным видом. Ворожея сожалеющее вздохнула, отерла руками лицо.

Руки у бабки Акулины были натруженными, мозолистыми – работала ворожея не только с картами – у нее был большой огород, кормил и саму бабку, и ее родных.

– Последней ко мне приходила соседка моя Авдюкова Ксюшка, я ее Авдючихой зову. Находится она на сносях, на последнем месяце, а муж ейный служит в Красной армии, дома часто бывать не может.

– Где служит-то, бабусь? – неожиданно заинтересовался этим фактом Мягков.

– Да в Красной армии, – повторила ворожея, блеснула маленькими влажными глазами, – в ей самой…

– А конкретно где?

– В станице, что под городом…

– В Петровской?

– В ей самой. Но как я поняла, две недели назад его перевели сюда, в город. Из-за того, что Авдючиха на сносях – вот-вот ведь опростается.

– И чего говорила Авдючиха?

– Да вначале захлебывалась слезами, а потом, когда успокоилась, сообщила, что муж со своей ротой собирается сегодня ночью производить аресты… И посему ночевать домой не явится. Вот Авдючиха мигом определила глаза на мокрое место, захлюпала носом и примчалась ко мне – интересовалась все: может, у мужика ейного какая-нибудь зазноба завелась, и он решил бросить свою беременную женку?

– Что показали карты, бабусь?

– А чего? Они всю правду показали, без утайки. Поведали честные карты, что никакой зазнобы у него нет, жене он верен и ночью будет заниматься казенными делами. Никаких амуров, словом.

Мягков, естественно, знал, что в городе стоит комендантская рота, подчинявшаяся штабу полка, расквартированного в Петровской – станице, которую чаще называют просто Петровкой, бойцы роты иногда по ночам патрулируют городские улицы, вылавливают заезжих «гоп-стопников», наводят порядок. Но кого доблестные воины собрались арестовывать нынешней ночью, вот вопрос? Этого Мягков не знал. Хотя должен был бы знать.

– Бабусь, не в службу, а в дружбу, сделай вот что…

– Ну!

– Сходи в роту и вызови этого самого Авдюкова.

– Зачем?

– Нужно. Очень нужно, бабусь. Скажи ему, что у жены начались родовые схватки. Лады, а?

– Ну, раз очень нужно, раз роды начались, поручение исполню.

Ворожея исполнила поручение в лучшем виде – вскоре на улице показалась бегущая фигура в солдатской одежде. В беге солдат взмок, пот дождем сыпался на сапоги, пряжка ремня сползла набок, на ремне вольно болтался тяжелый подсумок с винтовочными патронами, сама винтовка, естественно, осталась в казарме. Форменная фуражка сползла на затылок.

– Товарищ Авдюков! – окликнул бегущего Мягков.

Тот вскинулся на бегу, взбил сапогами пыль, от резкого, как у трамвая торможения фуражка съехала с затылка на нос. Увидев командирскую форму Мягкова, красноармеец схватился за ремень, поправил его.

– Извиняйте, товарищ командир, у меня жена рожает.

– Никто у тебя не рожает, Авдюков, – комендант скрестил перед собою руки, – с женой твоей все в порядке, родит, когда подоспеет время.

– А как же… как же…

– Это я тебя вызвал, Авдюков. Очень хочу знать, кого же ты собираешься арестовывать нынешней ночью?

Авдюков вытянулся с готовным вздохом.

– Врагов революции, товарищ командир, – выпалил бодрым голосом.

– Кто такую задачу поставил перед бойцами, Авдюков?

– Командир нашей роты товарищ Ряповский.

– Что еще он сказал?

– Арестовывать будем злейших врагов революции, окопавшихся в ревкоме, в милиции, у вас, погранцов, и так далее.

– И какие же цели преследуют злостные контрреволюционеры?

– Этого я не знаю, товарищ командир, нам не объяснили.

– Не объяснили! – с неожиданной злостью произнес Мягков. – Используют вас, дураков, втемную, хотят вашими руками залить улицы кровью. Тьфу!

Авдюков вытянулся еще больше, он словно бы поднялся над самим собою, захлопал глазами.

– Как это так, товарищ комендант? – оторопело спросил он.

– А вот так… Откуда знаешь, что я пограничный комендант?

– А мы встречались с вами. Я два раза поступал в ваше распоряжение. Для усиления границы. Вы меня не запомнили, а я вас запомнил.

Вместо ответа Мягков махнул рукой.

– Значит, командир роты у вас Ряповский?

– Так точно!

– Из белых, наверное?

– Этого я не знаю.

– Из белых, из белых, – убежденно произнес Мягков. – Только беляки до самой гробовой доски будут колебаться – с нами быть или не с нами.

На потном лице Авдюкова возникла растерянная улыбка, он не знал, как вести себя с пограничным командиром, то ли поддержать его, то ли, наоборот, сказать, что это не так, то ли вообще сообщить об этой встрече товарищу Ряповскому?

– Когда вы должны произвести аресты?

– Сегодня ночью, в двенадцать часов.

На пустынной прожаренной улице никого не было, ни единого человека, только воздух подрагивал, шевелился, словно бы кто-то через него прошел, раздвинул пространство, но это было не так, это парила земля, напоминавшая сейчас собой огромную раскаленную сковороду. Вьющиеся струи уходили от нее вверх.

И хотя никого на улице не было, на виду все равно стоять было нельзя, – их вместе с Авдюковым видеть не должны.

– Пошли-ка к бабке Акулине, в прохладу, – предложил он бойцу.

Тот стер рукавом пот со лба, помедлил малость и согласно наклонил голову. Спросил озабоченным тоном:

– А с женкой моей, с Ксенькой, действительно все в порядке? Не рожает она?

– Действительно все в порядке, – подтвердил Мягков, – пока не рожает. Да через десять минут ты уже будешь у нее, сам во всем убедишься.

Клиентов у бабки Акулины не было, – слишком жарко для таких походов, на улице можно свариться – в доме было пусто, поэтому старушка выделила Мягкову для беседы угловую комнату, очень тихую, в ней даже криков птиц не было слышно. Мягков уселся на табуретку, ткнул пальцем в табурет, стоящий рядом и приказал:

– Теперь расскажи обо всем подробнее.

Оказывается, сутки назад из Петровки, из штаба, приезжал командир полка – образцовый царский офицер