Хаги отлично сознавал, что мы, горожане, не выживем без привычных элементов нашей культуры, вроде электричества и автомашин. Однако он сильно сомневался, что его соплеменники станут счастливее, если к ним в болота протянут электрические провода и привезут кирпич для домов. Счастливые люди улыбаются, говорил он. На улицах Багдада ему не привелось увидеть ни одной улыбки.

— В городе слишком много народу, — объяснил я. — Каждому встречному улыбаться просто невозможно.

Но Хаги ходил по таким улицам, где было мало народу. Там — то же самое.

Мне нечего было возразить. Ведь не случайно болотные арабы неизменно выходили, чтобы улыбнуться и помахать нам, когда наша лодка проплывала мимо их жилищ, а ребятишки, весело крича и смеясь, подбегали к самой воде. Здесь стоит тебе чуть улыбнуться, как окружающие отзываются радостным смехом. В городе я не наблюдал такого ни в центре, ни на окраине. Выходит, прав старина Хаги. Болотные арабы — не бедняки.

Взять хоть его самого. Разве этот полный собственного достоинства человек — бедняк? По внешности и манерам старца вполне можно было посчитать его могущественным владельцем нефтяных промыслов, или бывшим государственным деятелем, или ушедшим на покой учителем. Впрочем, в своем длинном облачении он больше всего напоминал мудрого пророка или патриарха из Библии, столь же не подвластного времени, как шумерский камышовый дом, в котором мы сейчас беседовали.

Слушая речи Хаги, я ловил себя на том, что сравниваю его с Моисеем или Авраамом.

Хаги помнил камышовые лодки. В дни его юности были в ходу три разновидности. Две — с полым корпусом, наподобие долбленок или сосудов, обмазанные снаружи и внутри асфальтом. Речь шла о красавице джиллаби и о гуффа; обе эти конструкции я и сам видел выше по течению Евфрата, к северу от Вавилона. Стройная джиллаби напоминает обводами машхуф, тогда как гуффа — совсем круглая, вроде огромной автомобильной шины, и такая устойчивая, что она ничуть не накренилась, когда я сел на край.

У болотных арабов я впервые после камышовых лодок озера Титикака увидел образцы такой же искусной работы со стеблями водных растений. Широкие гладкие дуги из камыша, надежно подпирающие высокий потолок дома Хаги, поражали своим совершенством. Расставленные с одинаковым интервалом, словно отлитые в одной форме; внизу — толще человеческого туловища, медленно сужающиеся кверху. Показав на одну из опор, Хаги пояснил, что третий род виденных им в юности судов делали примерно из таких связок камыша, только они сужались в обоих концах. Много соединенных вместе связок образовали компактное суденышко с изогнутыми кверху, заостренными носом и кормой. Корпус вязали из берди; кассаб годится лишь для шалашей на палубе. У берди губчатая сердцевина, а кассаб — полый, ломкий, легко пропитывается водой. Велев мальчику принести по стеблю каждого вида, Хаги показал мне, что мягкий нижний конец берди можно есть. В самом деле, хрустящий стебель отличался приятным вкусом, как и молодые стебли папируса.

Чтобы лодка из берди долго держалась на воде, продолжал Хаги, стебли надо связывать очень туго. Двое мужчин изо всех сил затягивают веревочную петлю, тогда связка получается твердая, как бревно. Я еще раз потрогал опоры его дома: верно, пальцем не сомнешь, твердые, как дерево. Я спросил о пропитке, но Хаги никогда не слышал, чтобы такие лодки обмазывали асфальтом или еще каким-нибудь веществом.

Мне довелось однажды видеть фотографию камышовой лодки такого типа, который описал Хаги. Она была напечатана в газете «Дейли Скетч» 3 марта 1916 года, во время первой мировой войны. Выцветшая подпись гласила: «Такие лодки постоянно видят наши люди в Месопотамии». Ее вполне можно было бы принять за лодку с острова Пасхи или озера Титикака, если бы в ней не сидел араб.

Спасибо крепкой памяти Хаги, не то я опоздал бы на полвека с приездом на земли бывшего Шумера. Хаги перебросил мост в прошлое. Глядя на него, я все время вспоминал про Авраама. Кстати, Хаги вполне мог быть прямым потомком библейского патриарха: все арабы, как и все иудеи, считают Авраама своим родоначальником, и ведь Хаги жил по соседству с Уром, где родился Авраам. Человек, занятый поиском начал в этих библейских краях, не может пройти мимо Авраама: мало того, что иудеи и арабы числят его своим предком, — ему мы обязаны одним из первых описаний того, как месопотамцы в древности строили свои суда.

Некоторые современные ученые видят в Аврааме историческое лицо, жившее в Двуречье около 1800 года до нашей эры. По Ветхому завету, он родился в Уре, который покинул вместе с отцом, когда тот со всем своим племенем и скотом от рубежей болотного края двинулся на север, в ассирийский город Харран. Позже Авраам из Харрана направился дальше, в страны Средиземноморья. Уроженец Ура дошел до самого Египта, прежде чем окончательно решил осесть в земле обетованной. Рассказ о его странствиях — документальное свидетельство древнейших связей по суше между Двуречьем и долиной Нила. Хотя нам может показаться, что Двуречье и Египет были для древнего человека двумя совершенно обособленными мирами, на самом деле это не так. Недаром Авраам заявлял, что его потомкам были обещаны все земли от реки египетской до великой реки Евфрат[4].

С той далекой поры река Евфрат и зеленые болота со всем, что на них произрастает, отступили километров на десять от величественных развалин Ура, но исполинская шумерская храмовая пирамида по сей день вздымается из праха к небесной синеве поразительным памятником дерзаний и бренности рода человеческого. Грандиозная ступенчатая пирамида снова и снова перестраивалась чередовавшимися культурами, и возраст ее уже исчислялся веками, когда Авраам мальчиком играл у ее основания и купался в реке, которая задолго до его рождения сделала Ур крупным портом. В шумной гавани Авраам встречал купцов из дальних стран, а в тени могучего храма писцы и мудрые старцы передавали подрастающим поколениям свои познания о прошлом и наставления о том, как обеспечить себе счастье в загробной жизни. Видимо, от них он и почерпнул те сведения о пространной истории своих предков, начиная от древнейших времен, которые передал потомкам и которые были запечатлены в Ветхом завете. Надо думать, Авраам видел хранимые жрецами лодочные модели из серебра и обмазанного асфальтом камыша — жертвоприношения осмотрительных мореплавателей. И даже если он сам не ступал на палубу корабля, ему, конечно же, были хорошо знакомы различные суда, швартовавшиеся у местных пристаней и берегов.

Сидя вместе с Хаги в камышовом доме и слушая его рассказ о том, как строили джиллаби, как обшивали каркас камышом, который затем конопатили битумом, я мысленно видел перед собой миниатюрный вариант знаменитого судна, описанного в Ветхом завете. Ноев ковчег... При этих словах многие с улыбкой вспомнят слышанную в детстве наивную историю про пузатый плавучий дом и добродушного бородатого старца, гонящего вверх по трапу попарно слонов, верблюдов, жирафов, обезьян, львов, тигров, других зверей и всевозможных птиц. Когда я мальчишкой выстраивал игрушечных деревянных зверей на трапе деревянного ковчега, мне в голову не приходило, что из старого предания можно извлечь какие-то сведения, и уж никак я не мог предвидеть, что сам окажусь на родине этого предания и буду штудировать ученые труды, докапываясь до его корней.